Читать интересную книгу Жил человек - Николай Почивалин

Ныне, когда появились тут магазины, школы, пункты бытового обслуживания, прошла троллейбусная линия, четко и безотказно действующая, - идут сюда охотней. А еще несколько лет спустя - убежден в этом, - когда улицы старого города перестанут вмещать поток машин и небо еще гуще станет заволакивать смрадом и дымом, от желающих поселиться и переселиться сюда отбою на будет.

Дом и квартиру Савиных - той самой "парочки", познакомиться с которой рекомендовала Софья Маркеловна, да и Александра Петровна, давшая их адрес, - нахожу довольно быстро. Уверенно нажимаю черную кнопку, вслед за чем по ту сторону тонкой двери тотчас рассыпается, звонкая трель. Прежде чем отправиться сюда, по заводскому коммутатору разыскал Савина, условился о встрече.

Заодно уж, ради любопытства, переговорил и с директором завода, которого немного знаю, - приятно было услышать, как он, чуть помешкав, припомнил чету инженеров Савиных, коротко аттестовал: "Толковая пара". Назвав почти так же, как звали их, про себя, воспитатели детдома...

Молодая женщина в купальнике испуганно ойкает и стремительно захлопывает дверь перед моим носом. Ничего, бывает... Хотя по такой жаре лучшего костюма и не надо бы.

- Пожалуйста, проходите! - приглашает через минуту она, уже в халатике; щеки ее рдеют, синие глаза смотрят смущенно и смешливо. - Я думала - муж. Проходите, проходите! Он мне в обед еще сказал, что вы приедете.

Он вот-вот будет, за Олежкой в детсадик пошел.

И действительно, при последних словах звонок оживает снова. Савин держит на руке сына, тот, в мать синеглазый, болтает ногами, торжествующе кричит:

- Мам, я сам звонил!..

После первого знакомства - парень дружелюбно шлепает мягкой прохладной ладошкой по моей руке - его уводят умываться, переодеваться. Мы с хозяином входим в небольшой, с открытым балконом пустоватый зальчик:

диван-кровать, телевизор на ходульках, круглый стол посредине и на левой, ничем не занятой стене - портрет Орлова. Он настолько неожиданно и вместе с тем привычно, естественно смотрит из блестящей металлической рамки, что невольно хочется поздороваться, что я про себя и делаю: здравствуйте, Сергей Николаевич!."

- Все никак не обживемся, - беспечно говорит Савин и, заметив, куда и на что загляделся гость, объясняет: - У всех у наших есть. С одной карточки увеличивали.

Высокий, темноволосый, в желтой трикотажной тенниске, обтянувшей широкую борцовскую грудь, он становится рядом и тоже смотрит на Орлова; только что беспечно веселый, голос его звучит строже, благодарно:

- Все это, - коротким кивком он показывает в глубь Комнаты, - тоже с его помощью получили. На все человека хватало.

- Квартиру? - уточняю я. - Каким же образом?

- Жили на частной. В очереди на заводе стояли. Это уж у нас Олежка был... Ну, приехал он как-то, Сергей Николаевич, побыл у нас. Весь вечер с Олежкой забаврялся. Он тогда потешный был - ходить начинал. - Савин пожимает плечами. - И разговору-то насчет этого никакого не возникло... Сказать вам, мы с Людкой и так довольны были. Угол есть, да тут еще, говорю, на очередь поставили. Чего ж еще надо? Привыкли - всегда с людьми, на людях. Детдом, потом пять лет в общежитии, в институте. И ту, что снимали, - тоже вроде общежития.

Только платить - побольше... Уехал, значит, а через деиьдва передают: Савин - к директору. Вы его знаете, Евстигнеича нашего?

В карих, опушенных, как у девушки, густыми длинными ресницами глазах Савина - выжидательная улыбка.

- Знаю немного.

- По виду - не подступишься! Поспрашивал, как дела в цехе, затуркались мы тогда с одним новым изделием. Похвалил - пустяковину я там одну предложил...

Потом вдруг вопрос: "Так ты что, детдомовец?" Точно, говорю, из детдома. "Жена - тоже?" И она, мол, - оттуда же. "Отец, мать есть?" Нет, отвечаю. "И у нее - нет?"

И у нее, мол, нет.

Теперь у Савина улыбаются не только глаза, но и широкие губы, щеки, по-юношески свежие и трепещущие, как черные бабочки, густые ресницы; погоди, сейчас еще не то будет! - словно обещает он.

- Помолчал, уставился на меня, бровищамп своими рыжими подвигал. "Вот, говорит, и впредь запомни: есть у вас отец!.. Не тот отец, Савин, кто на свет тебя произвел.

Это и баран умеет... Орлов ваш у меня был..." Ну я тут немножко и растерялся. Да зачем, мол? - вроде у нас все в порядке. Усмехнулся. "Очень уж, понимаешь, хотелось ему на мою личность посмотреть. Про вас, зеленых, расспрашивал. В общем, есть решение выделить вам в новом дому квартиру. Так что - собирайте узлы. Если они есть, конечно... Ордер получишь в завкоме - они утвердили.

Объяснил нам кое-что Орлов ваш..." Я чего-то там лопотать стал, благодарить, - поморщился и рукой машет, "Давай, давай, - проваливай. И смотри, с новинкой завалите - шкуру спущу!.." Так вот и поселились! Да, причем вместо однокомнатной - двухкомнатную дали. Дескать, народ вы молодой - разрежаетесь, потом с вами опять канителься!

Прелюбопытный разговор с директором Савин пересказывает в шутливом тоне, этой же грубоватой шутливостью и прикрываясь, - черта всякого настоящего мужчины. Понимаю его состояние, как понимаю теперь и что значит эта обычная пустоватая комната для него и для его симпатичной жены - для молодых людей, живших прежде только в общежитии.

- Посмотрите, дядя, какие мы чистенькие стали! - представляет мать сына, вводя его за руку.

Голопузенький, в одних трусах, с потемневшими после умывания волосами, малыш с удовольствием ступает босыми ногами по крашеному полу, на его широкой грудке - в отца пойдет - блестит капля воды. Успела привести себя в порядок, переодеться и мамаша: на ней короткое в клетку платье, открывающее смуглые руки, округлые коленки, волосы со лба забраны синей, под цвет глаз, лентой. Красиво это - когда у молодой женщины, которая сама еще на девчонку похожа, такой самостоятельный сын.

Услышав, что я обращаюсь к ее супругу по имени-отчеству, Люда звонко смеется, на щеках ее обозначаются очаровательные ямочки.

- Это кто ж у нас тут Михаил Иванович? - спрашивает она. - Сынок, как нашего папу звать?

- Миша.

- Вот и хватит с него! Да и что это за ими - Михаил Иванович! Так только медведей зовут!

- Эх, промахнул я - на сверстнице женился, - сокрушается Савин. - Взял бы лет на десять моложе - почтение бы оказывала.

- Это сколько ж ей было бы? - С чисто женской практичностью Люда подсчитывает, негодует: - Шестнадцать лет? Бессовестный!

- Ничего, подросла бы, - успокаивает муж.

- Мы вот тебе с Олежкой зададим! Михаил Иванович!

Поддразнивая, Люда украдкой показывает кончик языка, супруг в ответ смешно морщится, - в семье еще живет дух юношеской влюбленности молодоженов, этот редко надолго сохраняемый дар.

Категорически отказываемся от ужина и чая; Савин приносит две бутылки пива, придвигает стол к диван-кровати и - блаженствует. Сейчас, когда мы сидим близко друг от друга, замечаю в нем особенность: лицо у него молодое и свежее почти по-мальчишески, а глаза старше, вдумчивей, хотя и покоятся в густых женственных ресницах; несомненно, что его житейский душевный опыт больше его лет.

- Люда освободится, утискает парня - тоже расскажет, - чуть понизив голос, говорит он. - По существу он нам отцом и был. Хотя, конечно, не называли так.

Помню, мы из-за него подрались даже. Чуть не всей группой полосовались! Ну чего ж, - ребятишки, лет по шестьсемь было.

- Почему же подрались?

- Один там у нас пацан похвастал, что дядя Сережа сильней всего его любит. Мы и распетушились. "Пет - меня сильней!" - "Нет - меня!" Кто-то кого-то за ухо дернул, за нос, ну и понеслось. Ревность! Пришел он, узнал, что за шум, - рассмеялся. "Люблю я, говорит, всех вас одинаково. А драться будете - никого любить не буду.

Тоже - одинаково..."

Блеснувшие мимолетной улыбкой карие глаза Савина снова становятся старше его, как задумчивей, без шутливых ноток, звучит и его голос.

- Он действительно всех нас любил. А как это - не постигнуть. Вот я, допустим, - люблю своего сына. А если еще сто детишек? Двести? Тогда как?.. Ну, я понимаю:

жалеть, беспокоиться о них... А ведь он - любил! Мы же это чувствовали. Для этого как-то специально надо быть устроенным, что ли?

- Наверно...

- Вот сейчас уж - взрослый, сам отец. И то иногда с Людой вспоминаем удивляемся: ведь не баловал он нас. Никого не выделял. Конфеток в кармане не носил...

А выше его для нас никого не было. Похвалит - на одной ножке скакать готов. Замечание сделает - весь день кукситься будешь. Почему?

Савин не спрашивает - размышляет, сам же себе ставя вопросы, и, отвечая на них, выверяет размышления, Слушаю, не вмешиваясь, не перебивая: казалось бы, хорошо знакомая фигура Орлова поворачивается еще одной, неведомой мне стороной; как начинаю представлять и облик самого Савина умеющего подумать, посомневаться, поискать - вбирая нужное, и после этого, приходя к выводу, принимать решение. Таков он, вероятно, и как инженер не случайно же обмолвился насчет того, что предложил какую-то штуковину.