отношений, потому что он воспринимает только одну из них, и она фальсифицирована, искажена, преувеличена или недооценена его интересом.
Для того чтобы чисто отразить объект, правильно понять его отношения, его отношение к объекту должно измениться, т.е. он должен вступить в совершенно бескорыстное отношение к нему: он должен быть ему только интересен.
В эстетике, как уже отмечалось, речь идет о совершенно особом отношении человека к миру, которое устанавливает особое состояние его воли. Я называю отношения эстетическим отношением, а состояние – состоянием эстетической радостью. Она существенно отличается от обычной радости.
Каждый человек способен вступить в эстетическое отношение; но переход в него происходит легче в одном, тяжелее в другом, и то, что оно предлагает, более полно и богато в одном, более ограничено и бедно в другом.
Фермер, который вечером, когда работа отдыхает, бросает взгляд на природу и созерцает, например, форму, цвет и тягу облаков, не задумываясь о пользе или вреде дождя для его посевов; или восхищается колыханием кукурузных полей, яркой краснотой колосьев на закате, не задумываясь об урожае, относится к вещам эстетически. Косильщик, который раскрывает гнездо жаворонка и теперь без интереса воспринимает красиво сформированные и пятнистые яйца или птенцов и стариков в их сильном страхе, который проявляется в обеспокоенном взгляде и беспокойном порхании туда-сюда, отбросил обычный способ познания и находится в эстетическом состоянии. Охотник, который при внезапном появлении великолепного оленя забывает выстрелить, потому что поза, формы, походка дичи завораживают его разум, вступил в эстетическое отношение к объекту.
Это, однако, чистое, до некоторой степени свободное познание, но никак не самостоятельная жизнь духа, оторванная от воли. Воля – это всегда и всегда единственное, что мы находим; мы можем искать, где хотим, мы можем рыться в природе так глубоко и так часто, как хотим: она всегда там, и только ее состояния меняются.
3.
Идеи раскрывают свою сущность в объекте совершенно по-разному. Если взять самую высокую из известных нам идей, человека, то он раскрывает свою сущность:
– по форме и очертаниям;
– в движении конечностей;
– в выражении лица и глаз;
– в словах и звуках.
В этом порядке внутреннее всегда яснее проявляется во внешнем; в словах и звуках оно наиболее четко объективируется. Ведь мы всегда имеем дело с объектами в мире, и только мы сами не являемся объектами для нас в нашем внутреннем мире. Это различие также очень важно для эстетики. Звук и слово имеют причину своего появления в вибрациях воли, в ее движении, которое сообщает себя воздуху. Это своеобразное продолжение движения в чужой идее чувственно воспринимается нами и предметно объективируется.
Таким образом, звуки и слова являются объектами, как и все остальное; и даже если состояние идеи в них проявляется в самой легкой вуали, это все равно никогда не будет вещью в себе, которая открывается нам непосредственно. Только тот, кто вводит себя в состояние другой идеи, произвольно вызывая ее в себе, то есть особенно художник, схватывает чужую волю в своей груди непосредственно как вещь в себе, а не как объект.
Однако объективация идеи в звуках и словах настолько совершенна, что воля объективирующего слушателя захватывается движением и резонирует с ним, тогда как простое созерцание формы и очертаний объекта не оказывает такого же воздействия на эстетически настроенного субъекта.
Соответственно, мы должны различать два основных типа эстетического состояния:
– эстетическое созерцание
– эстетическая эмпатия или эстетическая симпатия.
4.
В глубоком эстетическом созерцании воля как будто внезапно прекращает свое обычное движение и становится неподвижной. Он полностью захвачен иллюзией, что он покоится, что все желания, все побуждения, все давление от него отняты и что он является только чисто познающим существом: он как будто купается в элементе чудесной ясности, он чувствует себя таким легким, таким невыразимо спокойным.
Только совершенно неподвижные объекты могут ввести нас в это подлинное состояние глубокого созерцания. Поскольку они не имеют внешнего движения, мы не можем соотнести их со временем. В то же время мы становимся вне времени, потому что движение нашей воли полностью исчезло из нашего сознания, и мы полностью поглощены неподвижным объектом. Мы живем как бы в вечности: благодаря иллюзии мы обладаем сознанием абсолютного спокойствия и испытываем немыслимое блаженство. Если нас потревожить в глубочайшем созерцании, мы пробуждаемся самым странным образом; ведь наше сознание не начинается, как после сна, но движение лишь вновь заполняет его: мы отступаем из вечности во время.
Именно спокойная природа легче всего погружает нас в глубокое созерцание, особенно вид гладкого южного моря, из которого поднимаются берега или маленькие острова, мечтательно неподвижные, овеваемые голубым бризом вдали или сиянием заходящего солнца.
Истинное выражение глубокого созерцательного состояния в чертах лица и глазах никогда не было изображено ни одним художником так возвышенно, так правдиво и трогательно, как Рафаэлем в двух головах ангелов у подножия Сикстинской Мадонны. От них почти невозможно оторвать взгляд: они полностью захватывают нас в плен.
Если, с другой стороны, объекты более или менее движутся, созерцание также менее глубоко, потому что мы приводим объекты во временные отношения и, таким образом, замечаем прохождение настоящего в нас. Таким образом, в меньшей степени магия безболезненного состояния охватывает нас.
В эстетическом сопереживании, как я уже говорил выше, наша воля резонирует с движущейся волей объекта. Так мы слушаем песню птицы или выражение чувств других животных; или сопровождаем шепот любви, вспышки ярости и гнева, причитания печали, меланхолию, ликование радости, в которых мы не имеем непосредственного интереса, более или менее сильными вибрациями нашей собственной воли. Мы не вибрируем так сильно, как действующие лица, ибо если это происходит, что случается достаточно часто, то из эстетически настроенных слушателей мы становимся действующими лицами и выпадаем из эстетического отношения в обычный. В эстетическом сопереживании наша воля вибрирует очень тихо, как струна, лежащая рядом со звучащей.
За этими двумя основными типами эстетического состояния сначала следует двойное движение: эстетический энтузиазм. Первая его часть – это либо эстетическое созерцание, либо эстетическое сострадание; вторая часть, напротив, это либо радость, ликование, либо мужество, надежда, стремление, либо очень страстное возбуждение воли.
Оно редко возникает из созерцания и тогда является самым слабым движением. Хочется путешествовать с облаками над всеми землями или, подобно птице, легко покачиваться в воздухе.
Птичка поет: Витт, витт, витт!
Идемте, идемте!
Могу ли я, птичка, с тобою пойти?
Мы летали над горами
Под голубыми облаками,
Чтобы купаться в теплых солнечных лучах.
Земля глубокая, небо широкое,
Земля обездолена, печалью живёт она,
Небо просторное, радости полная!
Птичка качнулась в воздухе сладком кружась.
О птичка, Богом хранимая, лишь бы тебе не упасть!
Но я сижу на берегу, и с тобою пойти не могу.
(Народная песня.)
Или же в нас возникает страстное желание: всегда быть созерцательным, всегда иметь возможность пребывать в блаженстве созерцания.
С другой стороны, она очень часто проявляется как связь состояния с эстетическим состраданием. Действенность нервов ясно ощущается, когда холод переполняет их; они заставляют волю вернуться к себе, как бы концентрируют ее; затем в нее ударяет зажигательная искра, и она разгорается в жаркие угли: это разжигание для смелых действий. Это эффект речей, военных песен, ударов барабанов, военной музыки. i120
5.
Как каждый человек способен быть переведен в эстетическое состояние, так и каждый объект можно рассматривать эстетически. Однако один будет приглашать больше, другой меньше. Для многих людей невозможно спокойно смотреть, например, на змею. Они испытывают непреодолимое отвращение к этому животному и не могут его выносить, даже если им не приходится его бояться.
6.
Каждый человек может восприниматься эстетически, и каждый объект может