теории — готовившееся сдержать десятитысячную русскую армию, больше Полоцк некому оборонять, авантюристы направились к наплавному мосту. Глеб, нехорошо улыбаясь, достал трут и огниво.
Когда плот, облитый горючей гадостью, радостно вспыхнул, на мосту поднялась паника. Загорелся дёготь не сразу, зато когда занялся, то обильно чадил и выбрасывал языки пламени. Лошади, вдохнув дым, испугались и понесли галопом на левый берег, едва не сбрасывая в воду пеших. Поскольку экипаж не имел никакой амортизации, деревянные колёса немилосердно подпрыгивали на брёвнах, в реке запросто могли оказаться и ездоки. Зато к Моисею примчались быстро.
Кирил, выздоровевший и отъевшийся, их ждал. Искренне огорчился, что верховым поедет только он, втроём в седле быстрее.
— Ты уже проявил себя, натворив глупостей, — зло проскрипел Глеб. — Теперь слушайся, что тебе говорят старшие по званию и должности. Седлай кобылу — и за нами. У нас фора от силы несколько часов, пока заменят сегмент моста и снарядят погоню.
— Слушаюсь, товарищ…
— Товарищ майор.
Моисей слушал их, понимая хорошо если половину. Вздохнул только:
— Странные гои. Но платят щедро. Пусть Бог пошлёт таких бедному еврею хотя бы раз в день.
В обратный путь ехали налегке. Вторая половина апреля, зазеленела трава, четырёхкопытные байки сами себя обеспечат заправкой, без сена и овса. Отмахали десяток вёрст, когда Глеб объявил привал. Сзади никто не преследовал.
Пока скакуны паслись, а Генрих принялся разводить огонь и кашеварить, Глеб впервые получил возможность спокойно поговорить со спасённым, у Моисея всё было как-то некогда, да любопытный иудей норовил приклеить ухо. Потрескивал костёр, журчала вода в речке, полукругом омывавшей полянку, где они остановились, деревья спешили покрыться листвой, щебетали птицы… а путешественники вели неспешный разговор.
Кирилл бросил на траву дерюжку, взятую из возка, и присел. В зубы сунул тонкую веточку и прочищал их, извлекая остатки завтрака. Зубные щётки из щетины и зубной порошок из толчёного мела имелись у всех троих, но в целом поддерживать гигиену в XVII веке для путешественника во времени — нетривиальная задача.
Выглядел белорус гораздо импозантнее коллег — на полголовы выше, тёмно-русый с проседью, с аккуратными усиками и бородкой, довольно интеллигентными чертами лица. Разумеется, тело, оставленное в «Веспасии», выглядело совершенно иначе, откровенно говоря — хуже. Здесь он напоминал шляхтича средних лет. Главное, макушку не украшал выбритый круг как у российских партнёров, изображавших монахов.
— Объясни, с какого перепуга ты вздумал подмыть крест Ефросиньи.
Глеб полулежал рядом. Несмотря на то, что опасность не миновала, и в любую минуту запросто появится погоня, причём не четыре лузера, а воины в полном снаряжении и с пищалями, внутреннее напряжение отпустило. Чуйка подсказывала: в ближайший час шухер не начнётся.
— Чтоб сделать что-то полезное. Когда понял: яма меня не забирает обратно в современность, сначала запаниковал. Потом приказал себе не суетиться. Можно попробовать позже, да и задание никто не отменял. Приехал в Полоцк… и моментально убедился: списки старых летописей интересны, но для военной истории бесполезны. Ну, докажем мы, что на месте впадения Полоты в Двину люди жили за тысячу лет до первого упоминания Полоцка в «Повести временных лет». Что это даст? Нифига, потому что на территории Беларуси и так обнаружены стоянки первобытных людей, поселения древних балтов… Если найти стопроцентные свидетельства, что Веспасий был из кривичей, то есть из древнерусского племени, то скажем киевлянам: извините-подвиньтесь, молокососы. Иначе… Есть версия, что Киев возник на территории бывшего Хазарского каганата. То есть какие-то народы жили в европейской части России. Но поскольку они вряд ли славяне — не докажешь преемственность нынешних наших государств от них.
— Ну — да, — подтвердил Генрих, оторвавшись от перемешивания варева в медном котелке. — Как итальяшки-макаронники, которые гордо орут «мы — римляне».
— Или египетские арабы, именующие Древний Египет «своим прошлым», хоть это прошлое принадлежит только коптам, — продолжил Кирилл. — Вот если бы на предельную давность во времени, доступную машине Бернштейна, отправить археологическую экспедицию, то есть в восьмисотые годы, они бы что-то наверняка откопали, позволяющее сказать — какой народ жил в этом поселении и насколько был цивилизован.
— Ты вокруг да около ходишь. Колись, зачем крест скоммуниздил.
— Не учёл я, товарищ майор, что Мироздание его не отпустит. Думал вернуть белорусам главную нашу духовную святыню… и влип. Тело дано нам вроде как временное, а когда лупят по нему — болит как настоящее. У меня, похоже, в паре рёбер трещины были. Это когда меня во славу Христа катали по земле и месили ногами, фанатики хреновы. Потом повесили бы. Уж не ждал, что получу спасение из будущего.
— Получил, — кивнул Генрих. — Вот только примет ли оно тебя обратно. И нас — тоже. Чем старше становлюсь, тем больше во всём сомневаюсь.
— Сколько же вам лет?
— Шестьдесят три. Генриху шестьдесят один.
— Ого… А здесь мы как ровесники, — Кирилл глянул с прищуром. — И как, думаете, почувствуете себя, из двадцатитрёхлетнего в миг обернувшись шестидесятитрёхлетним?
— А ты лучше Генриха спроси. У него ноги нет и болт не стоит. Здесь оторвался с голодухи как пацан, первый раз попавший в публичный дом.
— Я и там пока молодой. А ещё у меня жена и сын. У вас?
— Жёны есть у обоих, дети все взрослые, давно разъехавшиеся. Не теряю надежды их увидеть. А ты — скучаешь?
— Да. И нет. Жена у меня… сложная. Ребёнок неугомонный. Вроде не младенец, но днём отдыхает, ночами орёт. Представь, я возвращаюсь из недельного похода, весь на нервах, вот бы отдохнуть. А для неё я утром ушёл, к полседьмому вернулся, теперь твоя очередь малого развлекать, мама прикорнёт… Ясное дело, из-за секретности не рассказывал ей, чем занимаюсь. И что рискую, уходя в прошлое. Но её, наверно, это даже не заинтересовало бы.
— Я видел её, — заметил Глеб. — Приходила к «Веспасию», беспокоилась. Мы же в прошлое нырнули недели на четыре позже тебя. Ты на аппарате сердце-лёгкие, в коме.
— И что ей сказали?
— Что ты в длительной командировке, срок окончания неизвестен… Сказали или скажут? Из-за этих временных парадоксов сам не знаю, как правильно. Ведь твоя благоверная ещё не родилась.
— Мы все трое тоже не родились, — добавил Генрих. — Но все трое хотим жрать и скоро начнём. Чем не парадокс? Эйнштейн появится — вот удивится!
Он разложил кашу с кусочками