«Дмитрий» спешил — речь шла о его жизни. Лучший выход он видел в войне с Турцией. Войну хотели донские казаки и служилые люди Южной России. Дворянам Северной и Центральной России война с турками ничего, кроме разорения поместий, принести не могла. В их лице царь нажил новых врагов. Война означала также напряжение хозяйства страны, едва оправившейся от неурожая 1601—1603 гг. Но война позволяла «Дмитрию» уйти от обязательств, взятых перед королём и папой, обещала воинскую славу и избавляла от кремлевских палат, где в переходах таились убийцы. Войну решено было начать с взятия Азова. Царь к тому готовился: повелел отливать мортиры, создал опорную базу в Ельце, куда свезли огромные запасы воинских припасов, приказал строить суда для сплава армии вниз по Дону. «Дмитрий» во всем участвовал сам: стрелял из пушек, «принимал участие в военных забавах и часто подвергал себя опасности, и однажды заговорщики положили убить его во время подобной игры, но страх помешал им».
«Дмитрий» спешил и в браке с Мариной. Помолвка состоялась в Кракове в ноябре 1605 г. Под помолвку Мнишек получил от будущего зятя 300 тыс. злотых, не считая подарков. В ноябре Ян Бучинский отвез Мнишку 200 000 злотых. Через месяц — ещё 100 000. К весне «Дмитрий» полностью опустошил казну, и Казенный приказ перестал оплачивать векселя государя, а Дума взяла его расходы под контроль. Тогда самозванец залез в царскую сокровищницу. Перед свадьбой он подарил Марине шкатулку с драгоценностями стоимостью 500 000 рублей (полтора миллионов злотых). Женитьба на католичке расколола духовенство: митрополит Гермоген требовал крещения польской «девки», а обходительный патриарх Игнатий соглашался на миропомазание. Кончилось тем, что Гермогена сослали в Казань. Меж тем «Дмитрий» торопил тестя с приездом и даже угрожал уйти в поход, не дождавшись свадьбы. Наконец, в марте 1606 г. кортеж с невестой выехал из Самбора. По дороге к кортежу присоединялись приглашенные гости и искатели счастья, рассчитывающие устроить дела в России. 2 мая 1606 г. Марина в сопровождении двух тысяч поляков прибыла в Москву.
Женитьба на Марине стала последней большой ошибкой самозванца. Заговорщикам даже не требовалось распространять порочащие царя слухи — на них работали польские гости. Трудно представить степень неприязни приезжих поляков и московских людей начала XVII в. В ее основе лежало не происхождение — большинство «поляков» были русского корня, и даже не религия — многие их них были православными, но стиль поведения и вкусы. Поляки презирали московитов — знатных считали варварами, остальных — хуже своих хлопов. В русских их раздражало всё — манеры, одежда, медленная речь, пироги без соли, еда руками, скромность женщин и уверенность московитов в правильности своей веры.
У русских, кроме гонора «литвы», неприязнь и даже ненависть вызывала наглость гостей, позволявших вести себя как в покоренном городе. Гости входили в церкви в шапках и с оружием, требовали у торговцев принимать польские деньги, приставали к женщинам и даже вытаскивали из возков знатных боярышень. Москвичи знали других европейцев — на Кукуе жили немцы, но они скрывали (если вообще имели) дурное отношение к русским, а поляки выставляли его напоказ. Немудрено, что люди верили любым слухам о бесчинствах «поганой литвы» и все больше склонялись к мнению, что царь обасурманился.
Послы короля Сигизмунда прибыли в Москву вместе со свадебным кортежем. При их приеме произошел скандал. Поляки привезли грамоту, где именовали «Дмитрия» великим князем России. Не было титула непобедимого императора, ни просто царя. Этой пощёчиной король ставил на место зарвавшегося ставленника. «Дмитрий» отказался принять грамоту и, нарушив этикет, стал спорить с послом. Они спорили, обменивались упреками и угрозами. И все же «Дмитрий» уступил. Он не хотел скандала накануне свадьбы и принял грамоту, где ему отказали в царском титуле. За спором о титуле стоял вопрос об уступке королю обещанных русских земель. Ещё раньше «Дмитрий» объяснил это Рангони: «Пронесся слух, что я обещал уступить несколько областей польскому королю. Крайне необходимо категорически опровергнуть это. Вот почему я настаиваю на моих титулах». Дипломатический проигрыш самозванца убедил бояр, что он слаб и король настроен против него.
О венчании «Дмитрия» и Марины известно, что были объединены церемонии коронации и венчания. Камнем преткновения стал ритуал причащения. Пана решительно отказал Марине в просьбе о причащении по православному обряду. Скрынников пишет, что Марина должна была причаститься дважды — при коронации, когда она отказалась взять причастие, и при венчании, когда она без колебаний причастилась но православному обряду. Архиепископ Артемий Елассонский, бывший 8 мая 1606 г. в Успенском соборе, пишет, что от причастия отказались оба венчающихся: «После Божественной литургии благовещенский протопоп Феодор повенчал их посредине церкви пред святыми вратами. И после венчания своего оба они не пожелали причаститься Святых Тайн. Это сильно опечалило всех, не только патриарха и архиереев, но и всех видевших и слышавших».
Пока царь устраивал свадебные пиры и развлекал гостей охотой и музыкой, в Москве нарастало недовольство. Литва и поляки стали «у торговых людей жен и дочерей имать силно, и по ночам ходить с саблями и людей побивать, и у храмов вере крестьянской и образом поругатца». О том же пишет немец наёмник Конрад Буссов: «Поляки на радостях так перепились, что... сильно бесчинствовали. Они порубили и поранили саблями московитов, встретившихся им на улице. Жён знатных князей и бояр они повытаскивали насильно из карет и вдоволь поиздевались над ними». В народе царя ещё любили, хотя ужин в Кремле, где подавали телятину — пищу нечистую, вызвал разговоры, не поляк ли он. Но через два дня стали открыто говорить, что царь поганый, «жрёт нечистую пищу», в церковь ходит не помывшись, не кладет поклонов Николаю-угоднику и ни разу не мылся в бане «со своей языческой царицей». Немцы стражи схватили одного из хулителей, отвели в Кремль, но бояре убедили царя, что малый напился, да и трезвый не слишком умен, и царю не стоит слушать, что наговаривают немцы.
Гибель самозванца. 14 мая один из гайдуков Випшевецкого избил посадского человека и скрылся за воротами. Народ осадил двор князя, пришлось царю удвоить караулы стрельцов, а полякам всю ночь не выпускать из рук оружия. Наутро ни в одной лавке полякам не продавали ни пороха, ни свинца, говорили, что все вышло. В Москве стояла тишина, приводившая в изумление, и тишина эта не была обыкновенной. В тот вечер несколько поляков вытащили знатную боярыню из повозки с намерением изнасиловать, но народ ударил в набат и отнял её невредимой. Царю подали жалобу, он как всегда не тронул поляков. «Дмитрий» явно не догадывался, что жить ему осталось всего один день. Он не думал о заговоре против себя и больше всего боялся, что русские устроят побоище полякам. А заговор созрел. Его возглавляли бояре — братья Шуйские, братья Голицыны, Михаил Скопин-Шуйский, Борис Татев, Михаил Татищев, окольничий Иван Крюк-Колычев, дети боярские — Андрей Шерефединов и Григорий Валуев, крупные московские купцы.
Глава заговора, князь Василий Шуйский, год назад чуть не потерявший голову, был крайне осторожен. Заговорщики старались не предпринимать никаких подозрительных действий. Им очень помогла ненависть москвичей к полякам, отвлекавшая внимание сыска Истра Басманова. Заговорщиков было всего две-три сотни — ближние боярские слуги, дворяне новгородского ополчения, стоявшего под Москвой, и несколько десятков купцов. Силы — несравнимые с возможностями царя, но на стороне бояр оказалась самоуверенность самозванца, не верящего в заговор. За день до гибели «Дмитрия» предупреждали о заговоре Петр Басманов и служилые немцы. Осознал угрозу и старый лис — пан Юрий. Он пришел к зятю с известиями о «явных признаках возмущения» и принес сотню челобитных, полученных от москвичей, не имевших возможности передать их царю. Но «Дмитрий» лишь посмеялся, уверяя, что «здесь нет ни одного такого, который имел бы что сказать бы против нас; а если бы мы что заметили, то в нашей власти их всех в один день лишить жизни».
Заговор был блестяще задуман. Заговорщики задумали использовать втёмную москвичей, преданных царю, но ненавидящих поляков. Было решено натравить горожан на поляков под предлогом защиты царя и лишить тех и других возможности помочь «Дмитрию». Тем временем заговорщики должны были уничтожить в Кремле самозванца. Особое внимание уделили немцам дворцовой стражи. Командир смены наёмников, Андрей Бона, был подкуплен и вошел в заговор. Вечером но приказу Василия Шуйского он распустил большую часть караула, оставив всего 30 человек без мушкетов. Была отведена от царских покоев и внешняя стража. Здесь подозрение падает на Жака Маржерета, по совпадению, заболевшего в ночь перед мятежом.