Читать интересную книгу Лакуна - Барбара Кингсолвер

— А что вы думаете, сеньора?

Королева бросила хмурый взгляд на белую стену и окно в металлической раме.

— Баухаус, — рявкнула она так, что показалось, будто дважды пролаяла собака. — Чудовищно, правда? Как ты вообще помещаешься на кухне?

— Так же как вы в уборной. Кухня прямо под ней, того же размера.

— Но ты меня в два раза больше!

— Действительно, стоя посередине кухни, можно дотронуться до всех четырех стен.

— Этот pendejo Хуан О’Горман[117] выпендрился, модернист чертов. Не знаю, о чем они с Диего думали. Дом похож на больницу. — Она обвела комнату унизанной кольцами рукой. — А лестницы! Чтобы подняться к этому дурацкому мостику и добраться до Диего, мне приходится вылезать в окно и идти маленькими шажками по стене дома, как акробату. Ну что за идиотизм! Клянусь жизнью, он того не стоит, chulito[118]. Так как тебя зовут? Скажи еще раз, обещаю, что постараюсь запомнить.

— Гаррисон. Шеперд.

— О Господи. Нет, я не стану тебя так называть. Напомни, как тебя зовет Диего?

— Сдобная Булочка.

— Подмастерья не очень-то добры к мальчишкам, которые смешивают штукатурку. Да ты и сам это знаешь. Но честное слово, Харриззон! Звучит так, будто кого-то душат. Что это за имя?

— Был такой президент, сеньора.

— Где? В какой-нибудь дыре, где не хватает кислорода?

— В Соединенных Штатах.

— Ну, так оно и есть.

Значит, теперь придется выслушивать недовольство еще одной страной. Родина матери, родина отца, а больше ничего и нет. Лучше молча составить тарелки на поднос. Через две минуты Сезар с Олундой подерутся за объедки.

— Значит, ты из Гринголандии, — настаивала королева.

— Да, сеньора, я там родился. Мой отец — гражданин Америки. Мать отправила меня туда учиться, но ничего не вышло.

— Отчего же?

Похоже, экзамен подходит к концу. Надо ухватиться за эту последнюю надежду на спасение.

— Меня выгнали из школы.

— Вот как?

Сработало: даже ленты в ее косах с любопытством подались вперед. Куклы вытаращили глаза.

— Почему тебя выгнали, chulito?

— Был скандал.

— Из-за чего?

— Из-за другого ученика.

— Другого ученика — и?.. — Ее волосы буквально встали дыбом.

— Conducta insólita. Непристойного поведения. Больше ничего не могу сказать, сеньора. Если вы узнаете всю правду, то вышвырнете меня на улицу.

Королева с улыбкой скрестила руки на груди:

— Вот так я и буду тебя звать — Инсолито[119].

Экзамен выдержан с отличием. Награда — потенциальный союзник в этом невозможном доме.

5 ЯНВАРЯ 1936 ГОДА

Спустя недели, проведенные в постели, когда королева питалась лишь воздухом да розовыми бананами, она наконец-то встала. Сошла вниз по лестнице, вся в лентах и оборках, как на День всех святых в Оахаке, чтобы занять законное место в доме и терроризировать прислугу. Объявила, что завтра на Праздник трех королей соберется сотня гостей. Позже уточнила: «На самом деле всего шестнадцать, но на всякий случай готовь на сотню». Чалупас[120], флаутас[121], тако[122], gaznates[123] и миндальные пирожные. Столовая — единственное место, где Канделария и Олунда могут усесться резать овощи, не рискуя выколоть друг другу глаз. И rosca; хозяйка завизжала, вспомнив об этом: «Скажи Сезару, чтобы отвез тебя в город за rosca, а то здесь, в Сан-Ангеле, их уже не осталось ни в одной пекарне». Но Канделария успокоила ее, что все есть: «Парень умеет печь кексы».

Сеньора раскрыла рот от изумления, как будто к ней в дом заявилась рыба в фартуке.

— Я так и знала, Инсолито, ты тот еще чудак. Парень, которые умеет печь rosca.

— Эй, чудак, иди наверх и принеси мне миску, — закатив глаза, велела Олунда. Она больше всех возражала против того, чтобы печь rosca. (Слишком хлопотно. Слишком тесно.) Потом настаивала, что нет Пильцинтекутли, чтобы спрятать в пирог. Когда Канделария достала из ящика фарфоровую статуэтку, Олунда стремительно вышла из комнаты. Сам младенец Иисус ополчился на нее.

Новый год перевернул все в доме кверху дном. Хозяйка развешивает на окнах в стиле баухаус яркие бумажные флажки, трепещущие на ветру, и дом смущается, как простая девчонка, переборщившая с косметикой. Головы ацтекских божков ее мужа королева украсила красными гвоздиками, превратив в алтари, и накрыла на стол, как священники готовят табернакль: извлекла из комода и благоговейно расправила белую кружевную скатерть из Агуаскальентеса, на нее кончиками пальцев, точно благословляя, поставила синие и желтые тарелки, а за ними пришел черед столового серебра бабушки Кало. В завершении водрузила посередине стола нечто вроде скульптуры из цветов и фруктов: гранаты, бананы, питахайя — все подобрано по форме и цвету. Сегодня утром хозяйка заканчивала приготовления, как вдруг в комнату прошмыгнула обезьянка и схватила со стола бананы. Королева закричала во все горло и побежала за мартышкой во двор, размахивая веткой мимозы, которой украшала композицию посередине: «Противный ребенок!»

Олунда говорит, что этот мохнатый малыш — единственное дитя, на которое может рассчитывать сеньора. За шесть лет брака она лишь дважды была беременна и оба раза теряла ребенка: первый раз выкидыш случился в госпитале для гринго, второй — здесь, дома. Говорят, это из-за аварии, в которой оказались задеты женские органы и которую «слишком больно обсуждать», хотя Олунда с Канделарией по-прежнему судачат об этом. Если им верить, за последние два года хозяйка пережила два выкидыша, четыре операции, тридцать визитов врачей и колоссальную истерику из-за измены мужа: прежде чем уйти из дома, она перебила немало расписной глиняной посуды и год не могла его простить.

— И это только роман с ее сестрой Кристиной, чужих женщин мы не берем в расчет. Послушай, как тебе удается добиться, чтобы тесто так блестело?

— Нужно смазать его топленым сливочным маслом и белком одного яйца.

— Гм, — Олунда скрестила руки на горном хребте груди.

— А где же сеньора жила? До того как вернулась?

— В квартирке на улице Инсургенте. Иногда Канделарии приходилось ездить туда наводить порядок. Подай-ка мне те сушеные фиги, mi’ija. Расскажи ему, Канди, какой там стоял кавардак. Убирать было еще труднее, чем здесь.

— Все из-за картин, — пояснила Канделария.

— Он рисовал у нее в квартире?

— Нет, она сама.

— Миссис Ривера тоже художник?

— Если это можно так назвать. — Олунда резала куриные грудки для чалупы и ворчала, вымещая на курах старые обиды.

Канделария рассказала, как однажды, придя в квартиру сеньоры, обнаружила там залитый кровью лист железа.

— Я сперва подумала, что она порезалась, устанавливая лист на мольберт, или кого-то убила. Скорее всего, мужа, учитывая, что он натворил. Но хозяйка невозмутимо уселась со своими красными красками, насвистывая, и как ни в чем не бывало добавила в картину еще крови.

— Хватит сплетничать, — оборвала Олунда: она явно завидовала, что не видела этого своими глазами. — Канди, сними шкурку со всех помидоров вон из того ведра, а ты, чудак, режь лук, пока слезы из задницы не польются.

2 ФЕВРАЛЯ

Восемь видов тамале к Сретенью. На помощь позвали даже Сезара, который весь день грозил, что уволится: мол, он «шофер, а не батрак для кухарок». Злится он с самого октября, потому что к нему в комнату поселили этого чудака; теперь вот и фартук пришлось надеть, а там и конец света не за горами. Художник ответил, что очень сожалеет, но теперь за хозяйство отвечает Фрида. «К тому же, дружище, ты становишься слишком стар, чтобы водить машину, так что привыкай помогать на кухне». Так и есть: вчера по дороге в аптеку Сезар заблудился четыре раза. Хозяйка зовет его Генерал Нетуда.

Но еще больше, чем фартук, он презирает этот блокнот. Называет «шпионством». Как завидит ручку с бумагой — недрогнувшей рукой выключает свет. Но чаще всего вечером к тому времени, когда все тарелки в доме отчищены, вымыты и убраны, он уже храпит, как кит. И шпион может предаваться своему занятию, пока кит не очнется от сонного оцепенения. Все равно что снова очутиться в casa chica с матерью: «Потуши эту чертову свечу, пока не спалил весь дом».

19 ФЕВРАЛЯ

Канделария не помнит тот день, когда несла на спине клетку с попугаем по рынку Мелькор. Говорит, что, вероятно, тогда она только-только приехала из деревни; художник с хозяйкой взяли ее на работу вскоре после свадьбы, когда жили в доме родителей сеньоры на улице Альенде. Канделария не помнит ни попугаев, ни зачем их покупали, ни того, сколько супруги прожили в том доме с чудесным внутренним двориком, прежде чем построили этот. Она не знает, где ей больше нравится — там или тут. Похоже, она забыла практически все. Только так и можно выжить на службе у господ Ривера, когда вокруг бушуют страсти.