Все мы с радостью отмечали, как прекрасно вела себя под водой наша лодка. Несмотря на тысячи тонн водоизмещения, она, как молодой скакун, неслась туда, куда направляй ее рулевой Алексеенко. И двое других рулевых-горизонталыциков — Фурсенко и Русаков — были не хуже этого бывшего опытного яхтсмена.
Маневры мы проделывали в Белом море. Хотя оно внутреннее и мы считаем его частью СССР, положение это оспаривается много лет. По международным правилам, за пределами 12-мильной береговой зоны любое иностранное судно может в принципе зайти в его воды, если, конечно, рискнет.
Ходовые испытания проводятся в зонах, нарезанных на полигоны. Так делают лишь для того, чтобы две подводные лодки не могли оказаться в одном районе и столкнуться. Однако вовсе не исключено, что в полигоне может появиться посторонний корабль. Чтобы избежать встречи не только с иностранными, но и с советскими торговыми судами, нас сопровождал сторожевой корабль. Как только на горизонте появлялось судно, он загораживал нас, а при приближении его ставил дымовую завесу, чтобы нас не могли сфотографировать.
Испытания должны были продолжаться десять суток. Но уже на третий день полетел один из насосов первого контура. По технике безопасности и по радиационной обстановке необходимо было немедленно расхолаживать реактор и возвращаться на базу для устранения недостатков. Реактор расхолаживается в течение нескольких суток, затем нужно выгружать защиту — свинцовые плиты и засыпку из карбида бора. И только потом можно отрезать участки системы охлаждения, в которых обнаружились течи, приварить новые и т.д. Поскольку система уже поработала, то радиоактивность здесь достаточно высокая, и необходимо соблюдать меры предосторожности. Так что мы решили вернуться на базу.
Но тут случилась другая беда. При испытаниях у пирса главного турбозубчатого агрегата все прошло гладко, включая утечку конденсата. А в море, когда лодка покачалась на волнах и повибрировала на предельных режимах плавания, в командирскую рубку стали поступать тревожные доклады: кончается питательная вод, испарители морской воды не справляются, так как не дают обещанной производительности.
Мы ввели строжайший режим замеров утечек питательной воды. Через каждые полчаса контролируем все: от сальников уплотнения турбин до приборов испарителей. Находим множество утечек, подтягиваем, поджимаем. Но запас воды уменьшается на глазах. Необходимо срочно и любым путем доставить на лодку пресную воду.
На заводе в Северодвинске объявляется почти боевая тревога. Варят специальную цистерну из нержавейки, которую заполняют водой, прошедшей самые строгие анализы. У пирса уже «бьет копытами» самый быстроходный буксир. На него погрузили многотонную емкость, и он ринулся к нам на выручку.
Наступает радостный момент, когда сигнальщик сообщает: «Буксир на горизонте! Держит курс прямо на нас!» Через полчаса на ходу пришвартовываем его к правому подветренному борту и идем вместе с ним, не меняя курса. Иначе нельзя: волна три балла, а в море этого достаточно для того, чтобы не только ободрать наше резиновое покрытие, но и пробить легкий корпус. И так мы идем много часов подряд — ни повернуть, ни остановиться. Но с заполнением емкостей водой на сердце становится легче: теперь у нас есть жизненный запас! Потом удастся восстановить баланс, а еще через несколько часов трюмные доложат: «Есть своя вода! Желающие принять душ могут пройти в десятый отсек!»
Что значить остаться без пресной воды в море, прекрасно представляет себе любой моряк. Но серьезность этой проблемы на атомной подводной лодке, где множество побочных причин могут вызвать взрыв реактора, знают только специалисты. И командир. Да, первый выход в море прибавил мне седых волос! Еще долго над этой проблемой будут ломать головы самый опытный специалист завода-изготовителя — Ленинградского завода им.Кирова — Николай Боговой, а также наши инженеры: Владимир Рудаков, главный атомный энергетик лодки, и хозяин испарительной техники Рюрик Тимофеев. Секрет здесь был, как теперь говорят, в ноу-хау — в навыках, которые невозможно изложить на бумаге, их нужно почувствовать и понять нутром.
Нам удалось быстро найти природного умельца, способного освоить капризнейший процесс опреснения морской воды. Матрос Бударин — трюмный машинист-рефрижераторщик — смог уловить момент, когда вода готова и ее срочно нужно откачать, пока она вновь не засолилась.
В этот выход в море сломался перископ.
Мы проводили замеры фактической скорости лодки под водой. Для этого на берегу оборудуются створы: два ориентира, которые при совмещении позволяли точно определять местоположение корабля. В этот момент включались секундомеры, и лодка шла, предположим, две мили, до следующего створа на берегу. Кроме определения скорости, такое испытание позволяло регулировать лаг, вычислять расход топлива и т.д. Перископ, естественно, использовался для того, чтобы засекать прохождение створов, а смотреть вперед возможности не было. Вот так на полном ходу мы и налетели на бревно. Перископ погнулся. Мы всплыли, попытались разогнуть его, не безуспешно. И опустить до конца его не удалось, хотя плавать мы могли. Так что первые же дни эксплуатации лодки показали, что перископов должно быть по крайней мер два.
Еще дважды нам придется выходить на ходовые испытания. Каждый раз они продолжались трое-четверо суток, а потом обнаруживалась очередная неисправность, и такая, что приходилось возвращаться на базу.
Жизнь по соседству с реактором
Во время испытаний особое внимание уделялось условиям обитаемости по соседству с ядерной установкой. Здоровье и жизнь экипажа зависели в первую очередь от тонкого слоя металла, разделявшего два контура: первый, активный, непосредственно охлаждающий ядерный реактор, и второй, теоретически чистый, который своим паром вращает турбины. А парогенераторы текли все, и мы их неоднократно меняли в ходе испытаний и эксплуатации лодки.
Малейшая перетечка воды первого контура во второй немедленно давала о себе знать. Из-за утечек конденсат-ной системы турбин появлялись активные аэрозоли, да и сам воздух становился радиоактивным. Чувствительные приборы тут же зашкаливало, а сухопутные дозиметры, предназначенные для действий в районах атомного взрыва, показывали такое, что заставляло серьезно задуматься уже не только о здоровьи личного состава.
В то время считалось, что любой крепкий мужчина может без особого ущерба для здоровья выдержать сто предельно допустимых доз облучения. Этому показателю мы и следовали.
Увеличение радиоактивности происходило в первую очередь в пятом и шестом отсеках, расположенных рядом с реактором. И чтобы облучались не только энергетики, старшина 1 статьи Талалакин, служивший в отдаленном от реактора торпедном отсеке, предложил разделить радиационную опасность поровну на весь экипаж. Так мы и решили: когда предельно допустимая доза облучения превышалась в энергетических отсеках в сто раз, мы по всей лодке открывали переборки в другие осеки и перемешивали радиоактивный воздух.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});