Олеся заколотило. В двух десятках шагов кибернетические могильщики опускали в землю гроб с тем, что осталось от Шандора. Все, Шандора больше нет. А он, Олесь, так привык на него полагаться, что не знает даже, что теперь делать. Он скосил глаза на застывшую по левую руку заплаканную Лайму. Бросить ее к чертям, вот что надо сделать, причем немедленно. Если он не хочет, чтобы вериль угробил его так же, как Шандора.
Поздно, осознал Олесь миг спустя. Бросать поздно. Чем бы ни был на самом деле проклятый вериль, он уже вляпался в него, погрузился в него по уши. В двух шагах слева от Олеся стояла его смерть, которую он походя, невзначай подцепил два года назад. Миловидная, покорная, уютная смерть.
Что же делать, лихорадочно думал Олесь, механически пожимая руки подходящим выразить соболезнование колонистам. Может быть, просто удрать? Погрузиться в посадочный модуль, через шесть часов он будет уже на борту, вряд ли вериль дотянется до него через космос.
Дотянется, осознал Олесь. Уже дотянулся. В одиночку шансы малы, второй пилот необходим, он не сможет дневать и ночевать в рубке без сна, а значит, рано или поздно угодит в катастрофу. Что ж…
– Нам придется остаться здесь, – сказал Олесь лигирянке на третьи сутки после похорон. – Один с пилотированием я не справлюсь, мы погибнем в пути.
– А ты не хочешь оставаться, Олесь?
Олесь не ответил. Всего несколько дней назад он подумывал об этом. Шандора еще хотел уговорить, идиот.
– Если пожелаешь, мы останемся, Олесь. И если не пожелаешь, улетим отсюда прочь. Просчитывать курс я пока не умею, но обязательно научусь. А нести вахты могу уже и сейчас.
– Ты? – изумился Олесь. – Ты можешь нести вахту в пилотской рубке?
– Думаю, да. Я ведь умею почти все, что и ты, Олесь. А остальному вскорости научусь. Это вериль.
– Вериль… – растерянно повторил Олесь. – Вот оно что. Ты хочешь сказать, что вериль… Что он залез мне в голову и то, что там есть, перекачал тебе? Скопировал меня, так, что ли?
– Не знаю, – Лайма нервно пожала плечами. – Наверное, так. И не так.
Олесь смежил веки и с минуту стоял молча, покачиваясь с пятки на носок.
– Со мной случится то же, что с Шандором? – не открывая глаз, спросил наконец он. – В один прекрасный день меня найдут на полу мертвым? Вернее, найдут нас обоих?
– Нет, – Лайма подалась к Олесю, всхлипнула. – Не говори так. Вериль это не только кара, это еще и счастье. Он… понимаешь, он… Я не могу объяснить. Ты или поймешь это сам, или нет. Вериль не для двоих людей. Он для одного.
Олесь отстранился. До него внезапно дошло.
– Вот, значит, как, – пробормотал он. – Ты сказала сейчас, что землянина по имени Олесь больше нет? Так же, как лигирянки по имени Лайма?
Лайма не ответила, только смотрела на него влажными серыми глазами.
Вериль не для симбионтов, мучительно осознавал Олесь. Не для партнеров с параллельными жизненными процессами. И даже не для сиамских близнецов. Вериль просто превращает двух человек в одного. Сливает их сущности воедино.
– У нас когда-то была присказка, – проговорил Олесь тоскливо. – Жили они долго и счастливо и умерли в один день.
– Да, – Лайма потупилась. – Вериль дарит счастливую жизнь и счастливую смерть. Тому, кто этого заслуживает. Одному человеку. Который раньше был двумя.
– Наш вериль еще не в окончательной стадии, так? – уточнил Олесь. – Мы еще не вполне одно целое, но станем им? Это и есть лигирянское счастье?
Лайма вновь не ответила.
Олесь смотрел на нее и думал, что видит себя. Он пока еще был самим собой. Частично. И частично – уже нет. Ему было страшно.
Владимир Марышев
Видимость жизни
Когда капрал представлял нам тех двоих, я была занята важным делом и все прослушала. Только раз подняла голову, отметила, что один из новичков – здоровый и мордатый, а второй – высокий и тощий, будто недокормленный, и снова уткнулась в импульсник.
В последнем бою он меня совершенно по-свински подвел. Когда я уже думала, что атака капюшонников захлебнулась, один из них, треща сучьями, вывалился из стены «чертополоха», и мы очутились лицом к лицу. То ли аркассиец прятался в засаде, то ли был контужен и только сейчас очухался – ломать над этим голову было некогда. Палец у меня тут же дернулся, вдавил спусковую кнопку до упора, и… ничего не произошло!
Позднее срабатывание – вот как это гадство называется. Но оно случается так редко, что я не поняла, в чем дело. Думала, импульсник сдох напрочь, а через секунду-другую и мне каюк. Капюшонник пер, словно штурмовой робот, растопырив обе четверни с длинными черными когтями – каждый как мои полпальца. Он был без оружия – видно, лишился его в ходе боя. Но с такими «украшениями» никакой ствол не нужен: чиркнет по животу – и кишки вон…
Я попятилась, споткнулась о горячий обломок чадящего вездехода и опрокинулась на спину. Надо мной вырос аркассиец. Снизу он казался настоящим великаном, капюшон позади шеи раздулся, и с него таращились два огромных оранжевых «глаза». Научники объясняли, что эти пятна угнетающе действуют на психику, вот и сейчас «глаза» впились в меня так, будто высасывали жизнь. Накатила одурь, и я поняла, что вот-вот потеряю сознание. Успела подумать: «Вот и хорошо – в отключке не почувствую, как эта образина вспорет мне живот». А потом спусковая кнопка наконец-то сработала. Импульсник выплюнул сгусток плазмы, и враг упал. Точнее, сначала обвисли, как тряпки, крылья капюшона. Потом аркассиец зажал обеими лапами дыру у себя в брюхе, издал сиплый звук, несколько раз качнулся и лишь после этого рухнул. «Наконец-то!» – подумала я и с этой успокоительной мыслью отключилась.
И вот теперь я сидела и тыкала тестером в узлы полуразобранного импульсника. Работа кропотливая, отвлекаться нельзя, поэтому все, что говорили капрал и остальные, сливалось в неразборчивое «бу-бу-бу». И вдруг сквозь этот бубнеж четко прорезалось:
– Хорошо живете, ребята! Давненько не встречал такого симпатичного бойца. Хотелось бы занять с вашей красоткой круговую оборону какого-нибудь уединенного объекта. Этак на недельку, а если понравится, можно и дольше поохранять.
Я снова подняла голову. Мордатый новичок нагло пялился на меня, раздевая глазами, и лыбился, как довольный кот.
Конечно, новичком он был только для нас. Сразу видно – повоевал изрядно и нахлебался всякого дерьма под завязку. Но то ли соратников перебили, то ли не ужился в предыдущей команде, и его, чтобы не допустить раздрая, перевели в другое место. Почему-то мне казалось верным второе.
Ну что ж… Сам напросился, никто за язык не тянул.
– А хотелка не лопнет? – ангельским голосом осведомилась я и, отложив тестер в сторону, сноровисто собрала импульсник. – Ты меня ни с кем не спутал, герой? Если да, готова принять извинения. А если нет… Знаешь, я неплохо стреляю. Могу с трехсот метров оставить капюшонника без левого яйца.
Многие напыщенные индюки не способны даже мысли допустить, что над ними подтрунивают. Вот и этот оказался не лучше.
– У капюшонников нет яиц, – машинально ответил он и только теперь понял издевку. Поздно: ребята разом грохнули, и несколько минут к сказанному нельзя было добавить ни слова – такой стоял ржач. Мне даже немного жалко стало мордатого – он скривился, будто его схватила судорога.
Когда ни у кого уже не осталось сил смеяться, капрал смахнул невольно выступившие слезы и пробасил:
– Вот тебе, Эд, урок на будущее. Запомни: Хэтти сама выбирает, с кем занять круговую оборону, а кого послать к дьяволу в пекло. Отбреет так, что лучше бы с голыми руками угодил к капюшонникам.
– Это точно, – подтвердила я, небрежно поигрывая импульсником. Затем переключилась на второго новичка.
Он выглядел лет на десять моложе и меня, и мордатого Эда – я не дала бы ему больше двадцати двух. Конечно, многие и в таком возрасте становятся героями, но этот наверняка не нюхал пороху. Типичный штатский, которого застали врасплох, сдернули с насиженного места и сунули в мясорубку. Видно было, что мыслями все еще на гражданке, а нас воспринимает как досадное недоразумение.