Бабахнуло ничего себе. Тут никакие аплодисменты не заглушат. Пока еще все вокруг не заволокло густыми черными клубами дыма, я успела заметить, как рухнул на землю возле машины Мутный, у которого бомбой снесло полголовы, как, беспорядочно стреляя, разбегались в разные стороны ошалевшие от такого поворота событий охранники, как импозантный Ахтырко, пачкая грязью дорогой пиджак, повалился на землю, закрывая голову руками.
Последняя сцена была так интересна, что я с удовольствием осталась бы полюбоваться ею еще, но, к сожалению, через несколько секунд не стало видно ничего вокруг — только черный дым. Да и нам с Василием пора было двигать отсюда.
Рассказать обо всем Дмитрию Федоровичу придется, конечно (то-то он обрадуется, что главный претендент на его место уже не в счет!), но рассказывать будем потом. Сейчас менты тут… А они обычно в таких ситуациях длинных повествований выслушивать не намерены, они в кутузку попихают всех — и правых и виноватых, — а потом разбираться будут. Так что…
Кстати, Василия в этом кромешном дыму я нашла без труда. Решив, что дым — это всего лишь его белогорячечный бред, он уселся на землю, сжал голову руками и дико завыл.
Громко. На весь парк…
* * *
— Ну и подумаешь, — тараторила тетя, наливая мне чаю и подкладывая большой кусок сливового пирога, — забудь ты про это, и все. Главное, цела и невредима осталась.
— Да уж, — проворчала я, принимая чашку, — забудешь такое.
Нет, это надо же! Конечно, политикам доверять смешно, но такой подлянки от Дмитрия Федоровича не ожидала. Когда на следующий день я привела к нему синего от перепоя Василия и радостно пересказала всю нашу историю, Толстиков-старший с ледяным лицом внимательно выслушал меня, в заключение моего рассказа помолчал немного, постучал неочиненным карандашом по столу и, растягивая слова, произнес:
— Значит, взрыв в парке ваших рук дело? Понятно. Знаешь, какую мне сумму выложить пришлось, чтобы инцидент весь замять? Слава богу еще, что убитый только один был… — Он пожевал губами и, отщелкнув на калькуляторе цифру, показал мне. — Вот сколько я угрохал на последствия вашего взрыва.
Сумма в два раза превышала мой гонорар.
Я вздохнула, посмотрела на Василия, который мирно спал в кресле для посетителей, открыла было рот, чтобы сказать Толстикову, что если бы не я, то все его мэрство кое-чем бы накрылось, что…
Но… Каменная челюсть и равнодушные глаза Дмитрия Федоровича сообщили мне, что все, что я ему скажу, его, мягко говоря, не колышет.
Васю теперь он отправит куда-нибудь в глушь. А гонорара мне — фиг с маслом.
В общем, до того мне стало тошно и противно, что я просто поднялась и вышла вон.
Никто меня не задерживал…
Но больше всего я расстроилась не из-за этого разговора с мэром. Я решила вчера пойти к Васиной жене, спросить, как Василий там поживает… и все такое… Но нашла дом ее закрытым на замок, а соседка сообщила, что Толстиковы переехали куда-то. В деревню какую-то. Жалко как. Так и не попрощалась я с Василием. И он не зашел, он же не знал моего адреса…
Я допила чай и перешла в комнату к тете. Она смотрела телевизор.
Когда я вошла, тетушка повернулась ко мне и заговорщицким тоном произнесла:
— Знаешь, Женька, что я придумала?
— Насчет чего? — вяло поинтересовалась я.
— Насчет Дмитрия Федоровича!
— Что? — Я немного даже оторопела. Надеюсь, тетя Мила не посоветует подложить бомбу в его кабинет — в знак возмездия.
— А вот что, — торжественно изрекла тетя Мила, — мы за него голосовать не пойдем…