Читать интересную книгу На Cреднем Дону - Василий Масловский

— Накаркали, вашу мать! — Галич плюнул в пыль, по-над плетнями пошел к своему дому.

Итальянцы послали к упавшим самолетам несколько машин. Машины вернулись на заходе солнца. Но хуторяне ничего не знали о судьбе тех, кто был на сбитых самолетах.

В душной темноте горниц долго не спали в эту ночь.

Утром Алешка Тавров, Володька Лихарев и еще несколько ребят пошли к Лофицкому лесу. У Острых могил, на седых от мелкой полыни солончаках, нашли небольшую обгоревшую воронку. Метров на пятьдесят в окружности от нее валялись дюралевые обломки. Два круглых шестнадцатицилиндровых мотора откатились еще дальше. Никаких следов ни живых, ни мертвых летчиков ребята не нашли.

— На парашютах вроде и не спускались, — усомнился Володька.

— Это тот, у какого крыло отбили. Ишь где оно.

У самой макушки Могил, в колючем татарнике, на солнце серебрилась дюралевая исковерканная плоскость.

У Лофицкого леса оба самолета упали почти вместе. Один из них скользнул по склону балки, сохранился довольно хорошо. Стеклянный колпак был разбит и сдвинут назад. Навалившись на приборный щиток, в кресле застыл летчик. Алешка потянул его за плечо назад — и тут же отшатнулся: лица у летчика не было. Была кровавая маска, успевшая вздуться за ночь.

У второго самолета Володька Лихарев нашел в промоине кусок гимнастерки с орденом Красного Знамени и карманом. Алешка достал из кармана пачку писем и комсомольский билет на имя Евстигнеева Валерия Эрастовича, 1922 года рождении.

— Всего на три года старше тебя, Алешка.

Из комсомольского билета выпала фотография. Светловолосая девушка улыбалась смущенно и радостно, словно стыдилась и не верила своему счастью. Фотография по углам была затерта. На тыльной стороне присохла кровь. Алешка попытался отскрести пятно ногтем, но ничего не получилось. Кровь успела впитаться в бумагу. Ребята молчали, будто чувствовали свою вину перед мертвым парнем и его живой и еще ничего не знающей невестой. Они стыдились своей беспомощности. Он дрался, а они только стояли, смотрели и ничем не могли ему помочь.

— Надо сохранить это все. Отошлем, может, — сказал Володька.

— Кому отошлешь. Адреса нет.

— Война закончится — отыскать можно.

— Отыскать?..

Ребята переглянулись. Володька говорил о времени, когда уже ни немцев, ни итальянцев у них не будет и все будет, как раньше. Говорил просто, как о чем-то давно и окончательно решенном.

— Давайте походим. Еще найдем чего.

Минуя кусты разросшегося бодяка и стрельчатого молочая, в балку к ребятам спустился пасечник дед Матвей.

— О чем сумуете, хлопцы? — кашлянул он, подойдя ближе.

— Твоя пасека так и стоит в лесу, дед?

— Так и стоит.

— И ни немцы, ни итальянцы не трогают тебя?

— Пока бог миловал, не заглядывали. Я в стороне от дорог. — Дед Матвей повернулся к самолету, где в кабине сидел мертвый, насупился: — Вчера итальянцы взяли одного с собою.

— Живой?

— Бог его знает. Должно, живой, раз взяли.

— Про остальных ничего не знаешь?

— А что не знать, — желтовато-мутные глаза деда Матвея налились слезой, коричневые скулы дрогнули. — Так все и погибли.

Над балкой в небе возник тугой вибрирующий звук. Купаясь в лучах утреннего солнца, в сторону Воронежа медленно плыл серебристый крест самолета.

— Немец, — сказал Алешка, вздохнул и почесал в затылке: — Неси, дед, лопату — на пасеке у тебя должна быть, — похороним.

На обратном пути Володька отстал, задержал Алешку:

— Куда мне с магнето тракторным деваться, Ахлюстин уже несколько раз спрашивал у меня про них. Не верит, что нет. Вы их, говорит, с Тавровым попрятали. Я знаю.

— А ему что за дело? — Алешка нахмурился. Под кирпичными плитами скул прокатились желваки.

— Ахлюстин с немцами в дружбе. Поддерживает новую власть. Он же в Лофицком мельницу ставит, а немцы собираются осенью хлеб сеять, и им трактора нужны. Я сам слышал, как они спрашивали у Раича про трактора.

— Подождут. Они где у тебя, магнето?

— Пять штук закопал под яблоней в саду, а три дома лежат. За печкой.

— Те, что дома, закопай тоже.

Ребята, ходившие вместе с ними, ушли далеко, о чем-то оживленно толковали. Володька посмотрел на них, потом на Алешку пытливо:

— Юрин Роман Алексеевич с той стороны приходил. Не слыхал?

— Ты откуда знаешь? — встрепенулся Алешка. Пухлогубое лицо его застыло в ожидании.

— Знаю, — сказал Володька. — Газеты приносил и листовки. Вскорости должен еще прийти.

— Так, может, с ним можно туда?

— Спрашивали. Нельзя, говорит. Делайте, говорит, свое дело на месте. Главное — обмолота хлебов не допустить.

— Может, пожечь хлеб в скирдах?

— Хлеб нужно застоговать и так оставить. Как обмолоту помешать — подумай. Роман Алексеевич так и сказал: «Хлеб — Алешкино дело», — Лихарев помолчал, потом тронул Алешку за рукав: — О нашем разговоре — ни-ни-ни. Ни одна душа.

— Об этом мог и не говорить, — обиделся Алешка.

* * *

В конце августа немцев в хуторе сменили итальянцы. Черномазые, подвижные, веселые, они разительно отличались от высокомерных, строгих и чопорных немцев. Немцы покидали тихий хуторок неохотно. Черноволосый в последний вечер долю сидел у Казанцевых в сарае, вздыхал, цокал языком.

— Плёхо, плёхо! Schlecht! — и показывал пальцем на бархатные полотнища паутины по балкам, на дыры под застрехой сарая, на свой мундир. — Война плёхо! Сталинград плёхо! — встал, сделал вид, что снимает мундир и бросает его под ноги, топчет, хлопнул ладонями себя в грудь: — Гамбург папо, матка, швестер… сестра, Гитлер капут! — и показал, как он идеи домой. Заслышав шаги у порога, поспешно застегнул мундир. В дверь просунулся ефрейтор с воловьими глазами, сказал что-то, и они вместе вышли. На пороге чернявый оглянулся, грустно покачал головой и махнул рукой: — Сталинград…

Теперь немцы на хуторе стали бывать только наездами, если им что-нибудь требовалось.

Алешка был в токарном, когда у мастерских остановилось несколько машин, и из них повыскакивали солдаты в черных мундирах с двумя серебряными змейками на петлицах. Алешка слышал про отборные войска СС, но видеть пока ни разу не доводилось.

— Петролеум! Петролеум! — резко жестикулируя, залопотал коренастый плотный унтер, сизо-багровый от жары, с муаровой ленточкой в петлице.

— Чего он хочет? — высунулся на шум из кузницы Ахлюстин.

— Ты якшаешься с ними — должен знать! — Галич, с утра крутившийся в мастерской, почесал желтую жидкую щетину на щеках и подбородке, сощурился на борта машин и маскировку, покрытые известковой пылью, подумал: «Откуда-то из-под Галиевки. Там мелу хватает», И нырнул от греха подальше в темный закуток.

— Петролеум! Понимайт ду? — жестикулировал сизо-багровый унтер перед лицом Ахлюстина.

— Алешка!.. Момент, пан, момент! — Ахлюстин гнилозубо улыбнулся, присел от усердия: — Алеша, поговори с паном. Чего он хочет?

— Петролеум! Петролеум! — повернулся багровый немец к Алешке.

— Ему керосин нужен, — перевел Алешка Ахлюстину.

— Керозин! Керозин! Унд трактор! — подхватил немец и показал на разобранный и уже успевший покрыться краснотой ржавчины трактор в мастерской.

Коротышка-унтер оглядел всех, ткнул Лихарева пальцем в грудь:

— Тракторыст?

— Нейн, нейн, пан, — испуганно отшатнулся Володька.

— Тракторист, тракторист! — услужливо засуетился Ахлюстин, спустил на нос круглые, в железной оправе, очки, строго исподлобья посмотрел на Володьку: — Тракторист он, — и для верности пнул Володьку в спину, подталкивая к нему.

— Komm her! — немец рванул Володьку за плечо, толкнул к машинам.

Трактористы, комбайнеры подождали, пока развернулись немецкие машины, разошлись ворча.

— Зачем же мальчишку губите? — спросил Алешка Алюстина.

— А ты как думал, — безбровое, с выгоревшими красными веками лицо Ахлюстина зло ощетинилось, — властя обманывать?.. Подожди и до тебя доберутся.

— Это еще посмотрим, — тихо пообещал Алешка. И вышел из мастерской на солнце.

* * *

Немцы коротко переговаривались между собой, курили. Чаще других упоминали Богучар, Миллерово. «Если вздумают гнать туда, пусть на месте убивают: не поеду», — решил Володька.

У спуска в Лофицкую балку машины остановились.

— Komm her! — жмурясь от солнца, появился у заднего борта унтер.

На обочине стояли ХТЗ и тяжелая, крытая брезентом машина с антеннами. У машины валялись полосатые арбузные корки. Над корками роились мухи.

Володька заметил у трактора темные сгустки, совсем не похожие ни на мазутные пятна, ни на горючее. Через кювет тянулись следы, будто волокли что. Белобрысый проследил его взгляд, усмехнулся, показал на подсолнухи. Из зарослей лебеды и донника торчали ноги в больших солдатских ботинках. Воробей потрошил созревшую шляпку подсолнуха, и желтая пыльца осыпалась прямо на ботинки.