Читать интересную книгу Под звездами - Александр Шевченко

Написав фамилии всех похороненных, Скиба подумал немного и дописал внизу покрупнее:

ВЕЧНАЯ СЛАВА ГЕРОЯМ!

В это время прибежал взволнованный и запыхавшийся Аспанов и повесил на дощечку венок из темной еловой хвои, перевитой красными лентами. Это было так хорошо и кстати, что растрогало всех.

Лиловые сумерки все плотнее окутывали окружающее, снег пошел сильнее, в воздухе густо закружились крупные хлопья, засыпая белым пухом догорающие развалины деревни, поле сражения, маленький холмик желтой глины и одинокую березу, распростершую над могилой свои израненные ветви.

ГЛАВА VIII. ВЯЗНИКИ

Когда Шпагин возвратился в избу, там уже было полно людей — своих и чужих. Все они шумели, кричали, двигались, и от этого в избе стоял ровный хаотический гул. В серых пластах табачного дыма, медленно плавающих в спертом воздухе, мутным пятном светила дымящая коптилка.

Шпагин огляделся. У окна Ваня Ивлев кричал что-то в телефонную трубку. Болдырев громко разговаривал с солдатами, получавшими продукты. Напротив пылающей печи Балуев колол дрова, громко гахая при каждом взмахе топора. Двое связных с красными довольными лицами грелись у теплой стены, похлопывая ее негнущимися руками. Около стола, поближе к коптилке, сидел на полу ротный писарь Лушин, привалив к стене длинное, нескладное тело и подтянув к подбородку худые ноги в больших подшитых валенках. Не обращая внимания на шум, стоящий в избе, он старательно писал что-то на раскрытой синей папке с тесемками, лежавшей у него на коленях; перо он макал в плоский пузырек с чернилами, стоявший рядом на полу. На остром носу Лушина поблескивали очки с круглыми, сильно увеличивающими стеклами в металлической оправе. Остальные люди были незнакомы Шпагину, они сидели и лежали по всей избе на кучах соломы, раскиданных по полу. Одни спали, другие ели, третьи вели разговор. За столом ужинали два офицера в черных танкистских куртках и о чем-то громко спорили.

В углу белобрысый губастый радист, сильно шепелявя, кричал в микрофон:

— «Дон», я «Дешна»! Как шлышно? Прием!

Серый котенок, уже освоившись с новой обстановкой, расхаживал по избе, торчком подняв свой тонкий острый хвостик, и терся головой о ноги солдат.

«Не то ярмарка, не то цыганский табор», — подумал Шпагин.

Увидев Шпагина, танкисты закричали:

— А, комроты! Ты уж извини, что мы расположились у тебя явочным порядком, — во всей деревне сарая целого не осталось! А здесь даже печка цела! Присаживайся к нам, погрейся с холода!

Шпагин угрюмо отказался: у него из головы не шел Подовинников, и эти двое молодых шумных танкистов вызывали в нем сейчас неприязненное чувство.

Он сдвинул в сторону консервные банки и кружки танкистов, попросил Лушина подготовить строевую записку а стал составлять донесение в батальон.

Лушин — из Московского ополчения, бывший преподаватель математики отличался чрезвычайной добросовестностью и старательностью, доходившими до педантизма. Из-за этого у него были постоянные стычки с Болдыревым, который на отчетность смотрел, как на ненужную и стесняющую формальность.

После боя Лушин обошел все взводы и положил перед Шпагиным тетрадный листок, ровно исписанный тонким, угловатым почерком. Наклонившись к Шпагину, он сказал тихо и доверительно, словно сообщая ему важную тайну:

— Каких свавных ребят потеряли сегодня!

Он нетвердо произносил «л», и у него получилось вместо «славных» — «свавных».

Глядя в листок, Шпагин вздохнул:

— Надо семьям написать. Вы сможете дать мне домашние адреса погибших?

— Безусловно! — Лушин посмотрел на Шпагина сквозь толстые стекла очков огромными печальными главами.

Когда Шпагин стал припоминать сегодняшнее сражение, оказалось, что за один день произошло так много важных событий, что они не укладывались в форму официального донесения.

Подовинников — кровью своей, своей жизнью открыл путь роте, всему батальону. Как написать, чтобы все поняли, каким замечательным человеком он был; отдавать себя людям было для него таким же естественным, как жить и дышать. А как выразить свою боль? И разве достаточно было, к примеру, написать, что рядовой второго взвода Матвеичев И. В. убил немецкого капитана и нескольких солдат? Сегодня в жизни Матвеичева совершилось неизмеримо более важное — он поборол в себе страх и стал настоящим советским воином. А героизм Липатова, Аспанова, Квашнина, Чуприны, Береснёва — разве всех перечислишь?..

Шум в избе внезапно стих. Шпагин обернулся и увидел на пороге Арефьева и командира полка Густомесова.

— Ага, вот он где окопался! — с порога закричал Густомесов, отряхивая снег с валенок и шапки.

У Густомесова была короткая, видимо недавно отпущенная, светлая, слегка вьющаяся борода. Лицо его с небольшими узкими глазами, из которых один был чуть прищурен, имело внимательное, изучающее и в то же время слегка насмешливое выражение, словно Густомесов, подмигивая левым глазом, думал про себя: «А ну-ка, послушаем, что ты скажешь!»

Густомесов остановился перед Шпагипым и, склонив голову набок, протянул ему руку с короткими сильными пальцами:

— Ну, здравствуй, здравствуй, Шпагин! Рота сегодня хорошо действовала, смело! Молодец, молодец!

Говорил он отрывисто, разделяя слова и фразы четкими паузами, но самые слова произносил быстро и коротко, словно выстреливая их. Он шагнул к столу, уселся на табуретку, закинув ногу на ногу, положил планшет на стол и обвел глазами избу, быстро крутя головой — он ни секунды не оставался в покое, — затем наклонился к Шпагину и сказал:

— По донесениям не разберешь, где кто находится, да и не совсем верю я донесениям — у кого рука поднимется написать, что плохо воевал, — так я сам проверяю расположение подразделений!

Густомесов достал карту и хлопнул по ней ладонью.

— Ну, показывай, где рота стоит!

Пока Шпагин докладывал о расположении взводов, пулеметов, показывал, откуда немцы ведут огонь, Густомесов беспрестанно двигался на табуретке, то закидывая ногу на ногу, то опять опуская, и нетерпеливо повторял:

— Так, так, так...

Не дав Шпагину закончить, Густомесов отвел его руку от карты и вскричал:

— Хватит! Все ясно! И тут то же самое: до немецких позиций целый километр, а то и больше! Почему вы остановились здесь? Ведь завтра этот километр вам с боем надо будет брать, дорогие товарищи! А сегодня могли легко, без потерь, окопаться вот по этому скату — отличная позиция!

Шпагин посмотрел на карту: Густомесов был прав. Это было настолько очевидно, что у Шпагина уши загорелись оттого, что он сам не догадался продвинуться дальше. Арефьев молчал и с хмурым видом чертил карандашом на столе, видимо считая себя непричастным к этому делу и предоставив Шпагину объясняться самому.

Густомесов укоризненно посмотрел на них и покачал головой.

— Эх, вы — учишь вас, учишь, а толку чуть! Хватки нет у вас, знаете, этакой бульдожьей, чтобы вцепиться противнику в загривок губами, — он потряс крепко сжатым кулаком, — и не отпускать, пока он пощады не запросит! Беспокойства мало в вас, товарищи! День и ночь думать надо, как бы побольше вреда противнику сделать!

— Я вот учу их, спуску, не даю, а они обижаются! — кивнул Арефьев на Шпагина, намекая на сегодняшний спор об артиллерии. — Придираешься, говорят!

Шпагин понял, о чем говорит Арефьев, и горячо ответил ему:

— Учить — одно, а ругать — другое, товарищ капитан! Тут разница есть!

— Верно, ругаться не надо, но учить надо, а если учеба впрок не идет — надо наказывать! — строго сказал Густомесов. — Говорят: война все спишет! Неверно и преступно: каждая наша ошибка — это кровь солдат, это жизнь солдат!

Арефьев давно ожидал удобного момента, чтобы снова напомнить Густомесову о пополнении, но до сих пор не решался об этом заговорить: он знал, с какой неохотой Густомесов отдает свои резервы. Теперь он решил, что такой момент настал. Он откашлялся и мрачно произнес:

— Много людей сегодня батальон потерял. Вы обещали подумать насчет пополнения, товарищ подполковник...

Густомесов подскочил.

— Откуда ты знаешь, что я не думал? Я уже подумал и решил не давать тебе пополнения. Не пришло еще время! Сколько у тебя выбыло? — спросил он Шпагина.

— Двадцать восемь, — ответил Шпагин, умолчав о трех раненых, оставшихся в строю.

— Рота еще может воевать! — решительно отрезал Густомесов.

Арефьев стал доказывать, что в других ротах тоже большие потери, что в такой решающий момент сражения держать силы в резерве не имеет смысла. Шпагин поддерживал Арефьева, он знал, почему тот так настаивает: если не получишь пополнения сегодня, то завтра, когда выдохнутся все подразделения, уже наверняка не на что будет рассчитывать. После долгих споров Густомесов наконец согласился дать Арефьеву один взвод из маршевого батальона и тут же позвонил начальнику штаба, чтобы тот выслал людей.

Наклонившись над картой, Густомесов стал что-то обдумывать, часто выстукивая костяшками пальцев какой-то энергичный мотив и нетерпеливо потирая лоб; подняв голову, он серьезно и хмуро сказал, глядя на Арефьева: