class="p1">– Неизвестно… Вот мы-то и переживаем, хоть бы нам дожить, чтобы нас хоть отпели в нашей церкви! Нас с Павлом Ивановичем венчал в нашей церкви еще батюшка Василий.
– Столько горя кругом, столько трудностей – как и избавиться, не знаешь!
– Да ведь, Петр Михайлович, можно жаловаться, плакать, возмущаться, гневаться всяко, а по-нашему никогда не будет, мы уж убедились. Чего думаешь, а никогда по-твоему не будет все равно. Как Господь пошлет – мы вот на этом всю жизнь строим. Стараемся, и все, как-то молишься, тебе Христос и помогает. А что дальше – как Бог даст, на все Божия воля.
– А как так получается: столько несправедливости, а вы не обижаетесь, никого не осуждаете, почему так?
– А не знаю, чего обижаться: грех же.
– Себе дороже?
– А чего, конечно, дороже! Обижаться, дак оно потом же на тебе и будет. Осуды да пересуды – много ли ума-то надо… А потом и получаешь: сам дурак, да еще и согрешивший. Нет, никого осуждать нельзя! Слава Богу за все!
«Чего-чего, а обиды нет…» Уроки немецкого из Пинеги
Карантины. Печальная необходимость сидеть дома в четырех стенах. Рюкзак в углу, ботинки с курткой в шкафу, посох у двери. Сиди у окна, встречай измотанных и из последних сил вежливых медиков, звони в поликлинику и говори, что пока не помер и признаков заражения очередным вирусом не замечено. Но можно вспомнить в своем карантинно-бескурортном уединении и что-нибудь доброе. Например, привести на память встречи с людьми, для которых путешествия ну никак не были желательными, и они отдали бы очень многое, чтобы их не предпринимать. И которые нашли в себе силы для мужественного смирения: принять испытание, посланное Богом во время оно, сохранить в сердце радость, желание и способность помогать ближним. София Оттовна Гандверк – как раз такой человек.
Архангельская область. Пинега. Раннее утро. Стою и размышляю над восходом. Скрип снега. Подходят две бабушки. Дежурное «здрасьте» на севере не в счет: тут в глаза смотреть надо. Приготовился приветствовать старушек. И тут вместо ожидаемого скрипучего голоса раздается громкое, звонкое и четкое:
– A-A-Achtung! Stillgestanden! (нем. – «Равняйсь! Смирно!») – Помимо родного немецкого я аж уроки истории и НВП с физкультурой вспомнил и от неожиданности каблуками щелкнул. – Ты чего такой кислый? Семь утра, а он ворон считает! Ты кто такой?
Пришлось докладывать, хоть и не без улыбки: мол, ездим по северу, изучаем ваши леса, озера, карстовые пещеры с ледяными лабиринтами, рыбу ловим, в лесу живем.
– Ага, – удовлетворенно произнесла одна из бабушек. – Rührt euch, вольно. А люди вас интересуют? Если да, то заглядывай-ко к нам с сестрой сегодня. Часиков в шесть вечера. И чтоб без опозданий, а то у меня разговор короткий. Расскажем кое-что про жизнь.
Назвала адрес, и бабушки-сестры удалились.
Приглашение было, во-первых, добрым, во-вторых, не допускало отнекиваний, в-третьих, София Оттовна (мы быстро узнали, кто к нам приходил, в деревне это нетрудно) и Валентина Петровна обещали накрыть стол «по-пинежски», следовательно, упускать такую возможность нельзя. Ровно в 18:02 мы постучались к ним в дом. Несмотря на опоздание, пустили:
– Двери побыстрей закрывайте, иначе дом выстудит! За стол проходите.
Действительно, огромный стол, заставленный северными яствами: пироги-варенье-печенье-снова пироги-чай и прочая, и прочая. Мы оторопели от такого гостеприимства. Бабушка София улыбнулась и пригласила всю честную компанию за стол.
– Вы, наверное, удивляетесь нашему приглашению. Удивляться не стоит: в наших краях каждый новый человек интересен, и у нас все по-честному – с каждым новеньким нужно поговорить, выяснить, кто да откуда, с чем приехал. Новости у нас так делаются, а не по слухам. Сначала о себе расскажите, а уж потом и мы.
Как смогли, рассказали, представились. Да, действительно ездим по России, собираем рассказы о людях, интересные истории, чтобы потом поделиться ими.
– А что такое, по-вашему, «интересный человек»? – деловито осведомилась бабушка.
– Это всегда по-разному. Но ведь каждый человек по-своему интересен. Вот, например, вы. Откуда в русской Пинеге появилась София Оттовна Гандверк? Имя, прямо скажем, не очень привычное для ваших-то краев.
Тут мы попали в точку. Бабушкам было что рассказать, не зря пригласили в гости. Разговор, который шел за столом, никак не был хвастовством, желанием поразить собеседника – было стремление, как нам показалось, поведать об удивительных путях Божиих. Скорбных, трагических, печальных, но и о способности Бога вывести человека этими путями к радости. При правильном отношении к ним самого человека, конечно. Пример был у нас перед глазами, он вспоминал родной немецкий язык, то и дело переходя на певучий пинежский говор, тоже родной, кстати. Вот что рассказала гостям бабушка София.
– Отца, который работал в Йене, что в Тюрингии, позвали в Ленинград помогать строить оптико-механический завод. Один из лучших работников, Отто Гандверк, любил Россию, хотел посмотреть, как живет СССР, и с радостью принял приглашение директора завода. В 1930 году он приехал в Ленинград, через несколько месяцев к нему присоединилась молодая жена Хильда. А в 32-м на свет появилась я, Урсула-София Хандверк, это уж потом фамилию переделали в Гандверк – так, видимо, удобнее. Жили мы на Васильевском острове, отец исправно ходил на работу, мама вела домашнее хозяйство, я играла во дворе и, конечно, освоила сразу же оба языка: русский и немецкий. Жили счастливо – что еще может сказать ребенок?
Но зимней ночью 1937 года за папой пришли люди в форме. Я помню тот страх и омерзение, которые испытала: ходят по квартире, командуют, хамят. Помню плачущую маму. Она потом почти всегда плакала. Отец обернулся в дверях и сказал: «Я вернусь. Не верьте ничему, это ошибка». Это был последний раз, когда мы видели папу. Он не вернулся ни наутро, ни на следующий день. Помню, пошли с мамой его искать. Пришли на завод, где он работал. Смотрим – его фотография все так же висит на Доске почета. Приходим к директору. Мама русского не знала, поэтому переводила я, пятилетний ребенок. Директор удивился: «А разве ваш муж не на больничном?» Он тоже ничего не знал. Лишь много позже выяснилось, что папу расстреляли почти сразу после ареста – тогда хватали и убивали просто: по спискам. Вот он и попал в такой список. Вся вина его была в том, что помогал строить завод.
А через две недели раздался новый стук в нашу дверь. Человек в форме рявкнул, что у нас есть сутки, чтобы мы собирали вещи и ехали на север, в Архангельск – «вот там с вашим Отто и увидитесь». Мы ехали в феврале в вагоне для скота. Помню,