Румяный человек,казалось,был убит. Некоторое время он молчал, потом вдруг застонал:
— Боже мой,боже мой,чем вы вынуждены заниматься!Но я спрашиваю вас, кто-то все-таки летит ведь к звездам! Где-то строят мезонные реакторы! Где-то создают новую педагогику! Боже мой, совсем недавно я понял, что мы даже не захолустье, мы- заповедник!В глазах всего мира мы- заповедник глупости, невежества и порнократии. Представьте себе, в нашем городе второй год сидит профессор Рубинштейн. Социальный психолог, мировое имя. Он изучает нас, как животных… «Инстинктивная социология разлагающихся экономических формаций» — так называется его работа. Его интересует человек как носитель первобытных инстинктов,и он мне жаловался,как трудно ему было набирать материал в странах,где инстинктивная деятельность искажена и подавлена системой педагогики. А у нас он блаженствует! По его словам, у нас вообще нет никакой деятельности,кроме инстинктивной. Я был оскорблен, мне было стыдно, но боже мой, что же я мог ему возразить?… Вы поймете меня. Вы же умный человек, мой друг,вы холодный человек, я знаю, но не могу же я поверить, чтобы вам до такой степени было все равно…
Человек с пластырем высокомерно глядел на него и вдруг дернул щекой. И я сразу же узнал его: это был тот самый тип с моноклем,который так ловко облил меня светящейся гадостью вчера у меценатов. Ах ты стервец, подумал я. Ах ты вор! Оккупационная армия ему понадобилась! Дух,видите ли,захлебнулся в сале…
— Простите, советник,- брезгливо произнес человек с пластырем.- Я все это понимаю,и именно поэтому мне совершенно ясно,что все вокруг нас- это маразм. Последние судороги. Эйфория.
Я встал и приблизился к их столику.
— Разрешите? — спросил я.
Они удивленно воззрились на меня. Я сел.
— Простите меня,пожалуйста,- сказал я.- Я,собственно, турист и здесь у вас недавно,а вы,по-моему, местные и даже имеете какое-то отношение к городскому управлению… Вот я и решился побеспокоить вас. Я все слышу вокруг: меценаты, меценаты… А что это такое, никто толком не знает…
Человек с пластырем снова дернул щекой. Глаза его расширились- он тоже узнал меня.
— Меценаты?-сказал румяный советник приветливо.-Есть,есть такая варварская организация у нас.Очень печально, но есть.(Я кивал и рассматривал пластырь. Мой знакомый уже оправился и с прежним высокомерным видом кушал желе.)По сути дела,это современные вандалы. Мне просто трудно подобрать другое слово. Они скупают на паях ворованные картины,скульптуры,рукописи неопубликованных книг, патенты и уничтожают их. Вы представляете, как это отвратительно? Они находят некое патологическое наслаждение в уничтожении элементов мировой культуры.Собираются большой, хорошо одетой толпой и неторопливо, продуманно, со сладострастием уничтожают…
— Ай-яй-яй-яй!- сказал я, не сводя глаз с пластыря. — А ведь таких надо вешать за ноги.
— Мы их преследуем!- воскликнул румяный советник.- Мы их преследуем по закону. Мы, к сожалению, не можем преследовать артиков и першей,они, собственно, не нарушают никаких писанных законов, но коль скоро речь заходит о меценатах…
— Вы уже кончили, советник?- осведомился человек с пластырем. Меня он игнорировал.
Румяный спохватился.
— Да-да,нам пора идти. Вы нас извините,- сказал он, обращаясь ко мне,- у нас заседание в муниципалитете…
— Бармен!- металлическим голосом позвал человек с пластырем. — Вызовите такси, прошу вас.
— Вы давно в городе?- спросил румяный.
— Второй день,- ответил я.
— И вам… нравится?
— Красивый город.
— М-да,- промямлил румяный.
Мы помолчали.Человек с пластырем нахально вставил в глаз монокль и вытащил сигару.
— Болит? — спросил я сочувственно.
— Что именно?- надменно сказал он.
— Скула,- сказал я. — И еще должна болеть печень.
— У меня никогда ничего не болит,- ответил он, блеснув моноклем.
— Разве вы знакомы?- удивился румяный.
— Немножко,- сказал я. — Мы поспорили об искусстве.
Бармен крикнул, что такси прибыло. Человек с пластырем сейчас же встал.
— Пойдемте, советник,- сказал он.
Румяный растерянно улыбнулся мне и тоже встал. Они пошли к выходу. Я проводил их глазами и направился к стойке.
— Бренди? — спросил бармен.
— Именно,- сказал я. Меня трясло от злости.- Кто эти люди, с которыми я сейчас говорил?
— Плешивый- это советник муниципалитета, культурой занимается. А тот, что с моноклем, — это городской казначей.
— Казначей, — сказал я. — Сволочь он, а не казначей.
— Да ну? — сказал бармен с интересом.
— Вот вам и ну. Буба пришел?
— Нет еще. А казначей, он что?
— Сволочь он,- сказал я.- Ворюга.
Бармен подумал.
— Очень даже может быть,- сказал он.- Вообще-то он барон.Бывший, конечно. Повадки у него и верно сволочные. Жалко, я голосовать не ходил, а то бы против него голосовал… А что он вам сделал?
— Он вам сделал, — сказал я. — А я ему сделал. И еще кое-что сделаю. Вот такое положение.
Бармен, ничего не поняв, кивнул и сказал:
— Повторим?
— Давайте, — сказал я.
Он налил мне бренди и сообщил:
— А вот и Буба пришел.
Я оглянулся и чуть не выронил стакан. Я узнал Бубу.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Он стоял у дверей и озирался с таким видом, будто пытался вспомнить, куда он пришел и для чего пришел. Он был очень не похож на себя,но я его все-таки узнал сразу, потому что мы четыре года просидели рядом в аудиториях Школы, и потом было еще несколько лет, когда мы встречались чуть ли не ежедневно.
— Слушайте, — сказал я бармену. — Его зовут Буба?
— Умгум, — сказал бармен.
— Что же это- кличка?
— Откуда мне знать? Буба и Буба. Его все так зовут.
— Пек!- крикнул я.
Все посмотрели на меня. И он тоже медленно повернул голову и поискал глазами, кто зовет.Но на меня он не обратил внимания.Словно вспомнив что-то, он вдруг судорожными движениями принялся отряхивать воду с плаща, а потом, шаркая каблуками, подковылял к стойке и с трудом взобрался на табурет рядом со мной.
— Как обычно,- сказал он бармену. Голос у него был глухой и сдавленный, словно его держали за горло.
— Вас тут дожидаются,- сказал бармен, ставя перед ним стакан спирта и глубокую тарелку, наполненную сахарным песком.
Он медленно повернул голову, посмотрел на меня и спросил:
— Ну? Чего надо?
Веки у него были воспалены и полуопущены, в уголках глаз скопилась слизь. И дышал он через рот, как будто страдал аденоидами.
— Пек Зенай,- тихо произнес я,- курсант Пек Зенай, вернитесь, пожалуйста, с Земли на небо.
Он все так же слепо смотрел на меня. Потом облизнул губы и сказал:
— Сокурсник, что ли?
Мне стало жутко. Он отвернулся, взял стакан, выцедил спирт и, давясь от отвращения, стал есть сахарный песок большой столовой ложкой. Бармен налил ему второй стакан.
— Пек, — сказал я, — ты что же, дружище, не помнишь меня?
Он снова оглядел меня.
— Да нет… Наверное, видел где-то…
— Видел где-то!- сказал я с отчаянием.- Я- Иван Жилин, неужели ты меня совсем забыл?
Его рука со стаканом едва заметно дрогнула, и этим все кончилось.
— Нет, приятель,- сказал он.- Прошу извинить, конечно, но я вас не помню.
— И «Тахмасиб» не помнишь? И Айову Смита не помнишь?
— Изжога меня сегодня изводит,- сообщил он бармену.- Дайте-ка мне содовой, Кон.
Бармен, с любопытством нас слушавший, налил содовой.
— Дрянной сегодня день,-сказал Буба.-Два автомата отказали, представляете, Кон?
Бармен покачал головой и вздохнул.
— Директор лается,- продолжал Буба.- Вызвал меня на ковер и облаял. Уйду я оттуда. Послал я его к чертовой матери, он меня и уволил.
— А вы заявите в профсоюз, — посоветовал бармен.
— Да ну их, — сказал Буба. Он выпил содовую и вытер рот ладонью. На меня он не смотрел.
Я сидел, как оплеванный. Я совершенно забыл, зачем мне нужен был Буба. Мне нужен был Буба,а не Пек… То есть Пек мне тоже был нужен, но не этот… Этот не был Пеком,он был каким-то незнакомым и неприятным мне Бубой, и я с ужасом смотрел, как он выцедил второй стакан спирта и снова принялся заталкивать в себя полные ложки сахара.Лицо его покрылось красными пятнами, он давился и слушал,как бармен азартно рассказывает ему про футбол… Мне захотелось крикнуть: Пек, что с тобой случилось, Пек, ты же ненавидел все это!… Я положил руку ему на плечо и сказал умоляюще: