«Лидочка, дорогая, твои письма — единственное, что связывает меня с нормальной жизнью, той, старой, где я сам был еще молод, полон надежд и любви к маленькой и нежной девушке, любившей примерять шляпы, и чьи глаза, как золотистый бархат, так же нежны и теплы. Сейчас от того молодого человека осталась только любовь к тебе. Эта война еще покажет, что можно сделать с людьми, бросив их в бурлящий котел. Что произойдет тогда с их душами? Одному Господу известно это. Но поэтому мы не будем об этом говорить. Я обещал рассказать тебе о том, что мне известно о Жизели, вернее, о вилисах. Ты помнишь, в пансионе в Берлине (я написал про пансион и рука задрожала при воспоминаниях о самом счастливом дне моей жизни), так вот, в пансионе жил старичок, не пропускавший ни одного спектакля в Опере. Однажды мы разговорились с ним, речь зашла о «Травиате» Верди, и он сказал мне любопытную вещь. Как странно, сказал он мне, что композитор, который купался в новых мелодиях и мог сочинять их, не повторяясь, сколь угодно много, самую знаменитую арию «Травиаты» почерпнул из чужого балета. Он напел мне арию и потом — музыкальный отрывок, который оказался мелодией из второго акта «Жизели» Адана. Я удивился, как они, действительно, похожи, если по-другому расставить акценты, и спросил, почему это может быть. Тут он мне рассказал свою версию, которую выдвинул после долгого изучения всех обстоятельств. Балет был написан Аданом в сорок первом году прошлого века. Либретто же было создано Теофилем Готье, который вместе с братьями Гонкур увлекался в то время исследованиями в области человеческих чувств, то есть любви. Гонкуры развили это в своих статьях и книгах, а Готье написал маленький балетный сценарий, но вместил в него в виде легенды их размышления о любви. Легенду о вилисах рассказал им Генрих Гейне. Эти девушки, оказывается, не были все обмануты и брошены мужчинами, они сами выбирали свою дорогу в жизни, предпочитая смерть подчинению мужчине. Это были натуры, чья душа жаждала не домашних и материнских утех, а творчества, красоты, танца и поэзии. Пока они были свободны, они могли этим наслаждаться, но если они вдруг испытывали любовь к мужчине, тем самым они отдавали себя в подчинение возлюбленному и, чаще всего горько потом раскаивались, теряя свободу в оковах быта и эгоистических требований мужской быстротечной любви. Им словно подрезали крылья, крылья их души. Сильные духом могли сопротивляться, особенно, если будущее супружество не обещало любви, смерть могла быть последним выходом, бегством от смерти духовной. Ты понимаешь, конечно, что легенда эта возникла более ста лет назад. Теперь представь девушку, которая, имея нежную и поэтическую душу, полюбила по-настоящему, принесла свою душу в дар возлюбленному и вдруг обнаружила, что она ему не нужна. Может ли ненужность величайшей жертвы свести с ума? Но и Готье и всех его единомышленников интересовало еще и то, что ее любовь не умерла вместе с телом, а осталась жить в бесплотном духе, составляя его сущность. Бессмертная любовь в бессмертной душе. Когда я спросил моего собеседника, какое отношение это может иметь к истории дамы с камелиями, он предположил, что Верди, возможно, знакомый с теориями Готье, через пятнадцать лет развил простенькую историю о любви и смерти куртизанки. Она жила, пока сердце ее было свободно, но вот она полюбила, и любовь приносит ей гибель в жертвенном самоуничтожении во имя благополучия возлюбленного. Реалистическая история не позволяет увидеть, как она становится после смерти его ангелом-хранителем, но это, должно быть, так. Моим самым большим желанием было бы умереть с тобой в один день, не принеся друг другу страданий от вечной разлуки, но если Господь решит по другому, я верю, что и разделенные смертью, наши души будут вместе. Это размышление о смерти — совершенно отвлеченное, с твоей любовью я буду жить еще долго-долго, может быть — вечно!»
«Ах, Андрей, милый, твой рассказ о «Жизели» поразил меня в самое сердце. Я сама давала клятву в самый тяжелый для себя день, что никогда сердечная привязанность не отвлечет меня от служения балету. Избегну ли я кары за то, что нарушила ее и полюбила? Сцена сумасшествия, над которой я стала работать, получив твое письмо, привела Фокина в восторг, он сказал, что никогда такого не видел. Фокин предложил попробовать пробраться в Европу к Дягилеву, который шлет отчаянные письма, прося приехать хоть как-нибудь, ведь прямой дороги теперь нет. Насколько ясно из его писем, которые давал мне читать Фокин, юг Франции живет такой же жизнью, как и наш Петроград, то есть, несмотря на разговоры о войне, не изменил своим привычкам: Монте-Карло есть Монте-Карло! Фокин не знает, что делать, жена его рвется уехать, Суворов едет определенно, я ехать категорически не хочу, хотя знаю, что в России долго еще не смогу танцевать свою «Жизель». Но вдруг я уеду, а ты сможешь приехать в Петроград хоть на денек!»
«Опять от тебя почти месяц нет писем и хотя я должна бы уже привыкнуть, но каждый раз сжимается сердце. Этот месяц я провела в Дудергофе на той же даче, «нашей даче», но без тебя так страдала, каждую ночь предаваясь ставшим мучительными воспоминаниям, что вскоре не выдержала и пригласила пожить со мной твою Аню. Жизнь с ней оказалась очень приятна, мы разговаривали о поэзии и о ее несчастной любви, что всегда интереснее, чем говорить о своих несчастьях. Об Аниной несчастной любви я распространяться не буду, напишу тебе только одно стихотворение, которое она мне прочитала, а потом расплакалась от бессильного отчаянья:
Вам одеваться было лень,И было лень вставать из кресел.— А каждый Ваш грядущий деньМоим весельем был бы весел.Особенно смущало ВасИдти так поздно в ночь и холод.— А каждый Ваш грядущий часМоим весельем был бы молод.Вы это сделали без зла,Невинно и непоправимо.— Я Вашей юностью была,Которая проходит мимо.
Стихи эти мне очень понравились сами по себе. Оказалось, что написала их московская поэтесса Цветаева, ее сборник стихов «Вечерний альбом», совсем еще детский, но очень милый и «настоящий», я читала еще два года назад. Те же стихи, что читала мне Аня, были выразительны и эмоциональны. Понравились мне больше всего стихи, посвященные мужу: «Я с вызовом ношу его кольцо — Да, в Вечности — жена, не на бумаге.» И так далее, я тебе напишу продолжение в следующем письме, потому что не могу же писать одни чужие стихи, даже если они идут из моей души! Но все-таки не удержусь и напишу еще одно, последнее, оно как мой крик:
Хочу у зеркала, где мутьИ сон дурманящий,Я выпытать — куда Вам путьИ где пристанище.Я вижу: мачта корабляИ вы — на палубе…Вы — в дымке поезда… ПоляВ вечерней жалобе…Вечерние поля в росе,Над ними — вороны…— Благословляю Вас на всеЧетыре стороны!
Все, родной мой, с моим благословением живи надеждой на лучшее. Даст Бог — война скоро закончится.»