Подрядчик, заклепанный в кандалы и цепь, брошенный со злодеями в темный погреб, плачет неутешно: а с ним купно рыдают жена его и дети. Слезы его тем обильнее текут, чем больше уверен он во своей невинности; а вор, племянник судейский, в то самое время рыская по городу, присовокупляет без наказания ко прежним злодействам еще новые бездельства. Украденные часы проиграл он некоторому карточному мудрецу, который со всеми своими в картах хитростями беднее еще русских комедиянтов. Карточный мудрец заложил их на два дни одному титулярному советнику, который по титулярной своей чести и совести только по гривне за рубль на каждый месяц процентов берет. Советник продал их в долг за двойную цену одному придворному господчику, который имеет в год доходу три тысячи рублей, а проживает по шести, надеясь, что двор заплатит все его долги за верную и ревностную службу, которая состоит в том, что он бывает дневальным. Придворный господчик подарил их своей любовнице, которая в неделю святой пасхи отдала оные вместо красного яйца прокурору того приказа, где содержался подрядчик, чтоб г. прокурор постарался утеснить ее отца, от которого она убежала.
По прошествии праздников заседания в приказах началися, и день для подрядчикова истязания и свобождения наконец настал. Судьи съехались, подрядчик к мучению был уже приведен, как прокурор, приехавши после судей и удивившись раннему их съезду, вынул часы для проведания времени. Судья истец и другие присутствующие тотчас узнали украденные часы и без всех справок положили, что подрядчик оные продал той особе, от которой их прокурор получил; а чтоб подрядчика доказательнее в воровстве обличить, то отправили секретаря у оной госпожи взять расписку в покупке часов у подрядчика; коего между тем начали под побоями допрашивать о следующем: «Не был ли кто из богатых купцов с ним в умысле? Не крадывал ли он и прежде сего? Кому продавал краденные им вещи?» и пр. Расспросы сии делались, как сказывают, для того, чтоб из безделицы сделать великое дело, которое бы, может быть, никогда не вершилось; и чтоб ко оному припутать зажиточных людей, от коих можно бы было наживаться.
Покамест секретарь о путешествии часов осведомлялся, подрядчик мучимый насказал то, чего никогда не делывал; и допросы, в трех тетрадях едва умещенные, показали ясно, сколь много лишнего в приказах пишут, что не всегда нужны побои к изысканию злодеяния и что один золотник здравого судейского рассудка больше истины открывает, нежели плети, кошки и застенки.
Удивились судьи, когда секретарь донес и доказал, что часы у дяди своего украл племянник; а читатель беспристрастный удивится еще больше тому, что приказный секретарь не покривил душою и поступил совестно; но паче всего должно дивиться решению судейскому с тем мотом, который украл часы, и с невинным подрядчиком, дважды мучимым. ПРИКАЗАЛИ: вора племянника, яко благородного человека, наказать дяде келейно; а подрядчику при выпуске объявить, что побои ему впредь зачтены будут.
Повесть сия доказывает, г. издатель, что ничего нет для общества вреднее глупых, корыстолюбивых и пристрастных судей.
Покорный твой слуга
N. N.
IV
{34}
Mon coeur[13], живописец!
Ты, радость, беспримерный Автор. — По чести говорю, ужесть как ты славен! читая твои листы, я бесподобно утешаюсь; как все у тебя славно: слог расстеган, мысли прыгающи. — По чести скажу, что твои листы вечно меня прельщают: клянусь, что я всегда фельетирую[14] их без всякой дистракции[15]. Да и нельзя не так, ты не грустен, шутишь славно, и твое перо по бумаге бегает бесподобно. — Ужесть, ужесть как прекрасны твои листы! Но сказать, вокруг нас{35}, ты в них многое взял на мне: уморить ли, радость? Вить мнение-то Щеголихино ты у меня подтяпал. — Ха! ха! ха! — Клянусь! Спроси у всех моих знакомых, они тебе скажут, что я всегда это говаривала: но это ничего не значит. Признаюсь, что я и сама много заняла из твоих листов.
Пуще всего ты ластишь меня тем, что никак со мною не споришь; а особливо когда говорил о науках: ты это так славно прокричал. — Черт меня возьми! — как книга. А притом ты всегда стараешься оказывать нам учтивости; не так, как некоторый грубиян{36}, сочиня комедию, одну из подруг моих вытащил на театр: — Куда как он много выиграл? Я чаю, он надеялся, что все расхохочутся до смерти, ан, право, никто из наших сестр и учтивых мужчин и не улыбнулся; а смеялись только… Он хотел нас одурачить, да не удалось. Ужесть как славно он забавлялся над бедным мальчиком Фирлифюшковым: со всем тем подобные ему люди останутся всегда у нас в почтении; а его Дремов{37} никогда не выдет из дураков. Если б узнала я этого Автора, то оттенила бы сама его бесподобно. Я никак на него не сердита: он меня никак не тронул, однако ж я и сама не знаю, за что я его никак не могу терпеть. В первой его комедии{38} я и сама до смерти захохоталась: ужесть как славно шпетил он наших бабушек; а эта комедия такую сделала дистракцию и такую грусть, что я поклялась никак на именины не ездить. Правда, ты и сам зацепился: но это шуткою; а за шутки мы никак не сердимся: напротив того, ты бранишь одних только деревенских дураков; да и беспримерно: ужесть как славно ты их развернул в 5 листе твоего «Живописца»{39}.
Ты уморил меня: точь-в-точь выказал ты дражайшего моего папахина. — Какой это несносный человек! Ужесть, радость, как он неловок выделан: какой грубиян! Он и со мною хотел поступать так же, как с мужиками: но я ему показала, что я не такое животное, как его крестьяне. То-то были люди! С матушкою моею он обходился по старине. Ласкательства его к ней были: брань, пощечины и палка; но она и подлинно была того достойна: с эдаким зверем жила сорок лет и не умела ретироваться в свет. Бывало, он сделает ей грубость палкою, а она опять в глаза к нему лезет. Беспримерные люди! таких горячих супругов и в романах не скоро набежишь. Ужесть как славны! Суди, mon coeur, по этому, в какой была я школе: было чему научиться!
По счастью, скоро выдали меня замуж: я приехала в Петербург: подвинулась в свет, розняла глаза и выкинула весь тот из головы вздор, который посадили мне мои родители: поправила опрокинутое мое понятие, научилась говорить, познакомилась со щеголями и щеголихами и сделалась человеком. Но я никак не ушла от беды: муж мой в уме очень развязан: да это бы и ничего; чем глупее муж, тем лучше для жены; но вот что меня терзает до невозможности: он влюблен в меня до дурачества, а к тому ж еще и ревнив. Фуй! как это неловко: муж растрепан от жены: это, mon coeur, гадко! О, если б не помогало мне разумное нынешнее обхождение, то давно бы я протянулась. Сказать ли, чем я отвязываюсь от этого несносного человека? Одними обмороками. — Не удивляйся, я тебе это растолкую: как привяжется он ко мне со своими декларасьонами[16] и клятвами, что он от любви ко мне сходит с ума, то я сперва говорю ему: отцепись; но он никак не отстает; после этого резонирую[17], что стыдно и глупо быть мужу влюблену в свою жену; но он никак не верит: и так остается мне одно средство взять обморок. Тогда скачет он по всем углам: старается помогать мне, а я тихонько смеюсь; ужасно как беспримерно много помогают мне обмороки: божусь! тем только и живу; а то бы он меня залюбил до смерти. Бесподобный человек! Подари, радость, хорошеньким советом, что мне с ним делать. Он до того темен в свете, что и спать со мною хочет вместе, — ха! ха! ха! Можно ли так глупо догадаться!
Шутки прочь, помоги мне: ты знаешь, радость, что от этого можно тотчас получить ипохондрию. Пожалуй, не задержись с ответом; я на тебя опущаюсь и буду ожидать его с беспримерным нетерпением. Прости, mon coeur.
P. S. Услужи, фреринька[18], мне, собери все наши модные слова и напечатай их деташированною[19] книжкою под именем «Модного женского словаря»: ты многих одолжишь, и мы твой журнал за это будем превозносить. Только не умори, радость, напечатай его маленькою книжкою и дай ему вид; а еще бы лучше, если бы ты напечатал его вместо чернил какою краскою. Мы бы тебя до смерти захвалили.