очень слабый огонек, я позабочусь, чтобы он горел, не угасая; кстати, если я не стану этого делать, то не думаю, что Адлер – такой человек, который даст ему потухнуть.
Боринаж и брюссель
ок. 13 ноября 1878 – 2 апреля 1881
В июле 1878 года Винсент в сопровождении отца и преподобного Слейд-Джонса направляется в Брюссель, чтобы обсудить возможность его поступления в колледж евангелистов. После испытательного срока в три месяца, на которые он направлен работать в Лакен, он получает отказ.
В декабре 1878 года в поисках работы евангелистом Винсент едет в Боринаж, угледобывающий регион Бельгии. В середине января 1879 года на шесть месяцев его приглашают проповедником в церковь небольшого поселка Вам, где в его обязанности входят также чтение Библии, обучение детей и посещение больных. По окончании контракта он переезжает в соседний поселок Кюем.
В Боринаже, который кажется Винсенту очень живописным, он все чаще делает зарисовки пейзажа и бытовых сценок, в том числе и в письмах.
После визита Тео, навестившего Винсента в Боринаже, отношения между братьями охлаждаются, в результате чего их переписка прекращается почти на год. Напряженными становятся отношения Винсента и с родителями: за время, проведенное в Боринаже, он всего дважды навещает родительский дом, в том числе и из-за опасений, что родные, обеспокоенные поведением сына, планируют поместить его в психиатрическую лечебницу в Геле, в Бельгии.
Тео, напротив, сумев значительно продвинуться по карьерной лестнице, в ноябре 1879 года занимает хорошую должность в центральном филиале «Гупиль и Ко» в Париже. В марте 1880 года, когда Винсент уже прервал молчание и возобновил переписку с братом, Тео впервые выслал ему деньги. Поскольку Винсент стал все больше времени посвящать рисованию, Тео начал убеждать брата попробовать себя на художественном поприще.
Винсент решает стать иллюстратором и посвящает все свое время рисованию, а в октябре 1880 года он едет в Брюссель, где по совету художника Виллема Рулофса, к которому направил его Тео, поступает в Художественную академию на курс рисования антиков. Впрочем, уже через месяц он бросает академию. В это время Винсент знакомится с молодым художником Антоном ван Раппардом, который на некоторое время становится его близким другом и постоянным корреспондентом.
148 (126). Тео Ван Гогу. Лакен, среда, 13 ноября, или около этой даты, и пятница, 15 ноября, или суббота, 16 ноября 1878
Лакен, ноябрь 1878
Дорогой Тео,
вечером того дня, который мы провели вместе и который для меня пролетел в мгновение ока, я все же хочу тебе написать. Я был невероятно рад увидеть тебя вновь и говорить с тобой, и это счастье, что такой день, который проходит так быстро, и радость, которая длится так недолго, все же остаются в нашей памяти и что эти воспоминания остаются навсегда. Когда мы простились, я пошел назад, но не самой короткой дорогой, а по бечевнику Треквег. Там находятся всевозможные мастерские, и вечером они выглядят красиво, особенно когда включен свет, и, если мы только захотим, мы сможем услышать, как [они] будто говорят нам, тем, кто также является рабочими и тружениками, каждый в той отрасли и в том деле, к которым был призван: «Делай дела, доколе есть день, приходит ночь, когда никто не может делать», – и они напоминают нам, чтó Отец Мой доныне делает и мы тоже должны делать.
Это были как раз те минуты, когда уличные уборщики возвращались домой со своими телегами, запряженными старыми белыми лошадьми, вереница этих повозок стояла у так называемой Грязевой службы в начале улицы Треквег. Некоторые из старых белых лошадей напоминают одну старую акватинту, которая тебе, возможно, знакома: эта гравюра не имеет особой художественной ценности, но все же тронула меня и запомнилась. Я имею в виду последнюю гравюру в серии «Жизнь лошади». На ней изображена старая белая лошадь, худая, истощенная и до смерти изнуренная долгой жизнью, полной тяжелого труда и продолжительной и сложной работы. Бедное животное стоит неподвижно, неописуемо одинокое, покинутое, на равнине растет скудная сухая трава, то здесь, то там искривленные деревья, согнутые и надломленные бурей. На земле лежит череп, а вдалеке, на заднем плане, виднеется блеклый скелет коня, и он лежит рядом с хижиной человека, который занимается убоем лошадей.
Над всем этим простирается грозовое небо; день суровый и холодный, погода пасмурная и серая. Это печальная, глубоко меланхоличная сцена, способная тронуть каждого, кто знает и чувствует, что и мы пройдем через то, что называется смертью, и что в конце жизни будут слезы или седые волосы. Что лежит за этими пределами – большая тайна, известная лишь Богу, который словом Своим открыл нам неопровержимую истину, что мертвые воскреснут.
Бедная лошадь, старая верная помощница, терпеливо и покорно стоит в ожидании своего последнего часа, но все же у нее мужественный и решительный вид, как у старого гвардейца, который говорит: «Гвардия умирает, но не сдается». Я невольно вспомнил эту гравюру, когда сегодня вечером увидел лошадей с мусорными повозками. А теперь о самих извозчиках: мне показалось, что в своих грязных, неопрятных одеждах они чуть ли не глубже погрузились в нищету и укоренились в ней, чем тот длинный ряд или, вернее, группа бедняков, которых изобразил де Гру на своей «Скамье бедных». Напиши, знакома ли тебе упомянутая гравюра? Хотел бы я однажды прочитать проповедь тем людям в мусорных повозках, если бы они только согласились прийти и сесть на скамью для бедных и если бы поняли, что им полезно прийти и послушать о Евангелии, а также об участи нищих и Господа, их Хранителя и их сени с правой руки их. Видишь ли, это всегда поразительно, в этом есть нечто особенное, когда перед твоими глазами предстает картина невыразимого и неописуемого отчаяния, одиночества, бедности и нужды, конец вещей или их предел, – тогда в твоем сознании появляется мысль о Боге. По крайней мере, в моем случае это так, и разве сам папа не говорил: «Больше всего мне нравится проповедовать на кладбище, потому что мы все там на равных – мы не только равны, но и чувствуем себя равными, а в другом месте не всегда это ощущаем»?
Я рад, что мы вместе увидели музей и в особенности работы де Гру и Лейса и много других замечательных картин, как, например, тот пейзаж Кооземанса. Мне очень понравились две гравюры, которые ты мне там подарил, но тебе все же стоило принять от меня в подарок тот маленький офорт «Три мельницы». А ты все оплатил сам, целиком и полностью, даже не половину, как я хотел, – тем не менее сохрани эту вещь в своем альбоме, потому что она замечательная, хоть и не очень хорошо выполнена, по незнанию я бы скорее приписал ее Брейгелю Мужицкому, чем Бархатному. Прилагаю к письму тот самый набросок «Au charbonnage»[63]. Мне бы хотелось сделать черновые наброски многочисленных вещей, которые встречаются по дороге, но, учитывая, что я в этом не преуспею и это легко отвлечет меня от моей основной работы, будет лучше, если я даже не стану начинать. Придя домой, я начал работать над проповедью о «бесплодной смоковнице», [Евангелие] от Луки XIII: 6–9.
Я искренне надеюсь, что ты славно проведешь дни дома и останешься там на воскресенье и что в Принсенхаге тоже все хорошо.
По приезде домой, в Гаагу, черкни побыстрее словечко, если найдешь время, и передавай горячий привет Роосам.
Этот набросок с изображением [кафе] «Au charbonnage» в действительности ничего собой не представляет. Но почему я невольно сделал его? Потому что мне встречается очень много таких людей, работающих на шахте, и воистину это особый народ. Строение находится недалеко от Треквега, на самом деле это маленькая забегаловка рядом с большой шахтой, куда рабочие заходят в обеденный перерыв, чтобы съесть кусок хлеба и выпить кружечку пива.
Еще будучи в Англии, я пытался устроиться на угольные шахты, проповедником для рабочих: тогда от меня просто отмахнулись, сказав, что [для этого] мне должно быть как минимум 25 лет. Тебе наверняка известно, что одно из главных положений или истин не только Евангелия, но и Библии в целом – это «Свет, который зарождается в темноте». От тьмы к свету. Но кто действительно стремится к нему,