– Надеюсь, ты думала обо мне, – сказал он.
Я засмеялась.
– Я думала всего лишь о музыке, о своих уроках.
– Что ж, я разочарован, ну и как они у тебя идут? – Мистер Мур доволен, – скромно ответила я, – он поручил мне петь соло на весеннем концерте.
– Да?! Ура! Мои поздравления!
– Спасибо!
– У нас сегодня была сокращенная тренировка. Я знал, что ты еще здесь.
Коридоры были практически пусты. Время от времени кто-нибудь выходил из классов, но фактически мы впервые за долгое время были наедине.
Он придвинулся ближе, притиснул меня к стене и уперся в нее руками, как бы заключив меня в клетку.
– Мне бы хотелось отвезти тебя домой, – сказал он.
– Я бы тоже хотела, но…
– Что если я приеду вечером к твоему дому, и мы даже не поедем никуда, а просто посидим в машине?
– Не знаю, Филип.
– Тогда тебе не придется лгать, а?
– Я должна сказать им, куда я иду, и…
– Ты им все говоришь? Всегда? – Он покачал головой. – Родители знают, что иногда ты делаешь что-то по секрету. Они-то делают. Так как?
– Я не знаю. Посмотрим, – сказала я. В его глазах было столько огорчения. – Может быть, как-нибудь вечером.
– Хорошо, – он огляделся вокруг и придвинулся ближе.
– Филип, нас может кто-нибудь увидеть, – прошептала я, когда он приблизил свои губы совсем близко.
– Просто быстрый поздравительный поцелуй. – Он даже поднял свою руку к моей груди.
– Филип! – запротестовала я.
– Ладно, все в порядке, засмеялся он, отодвигаясь. – Ты нервничаешь перед концертом?
– Конечно. Это будет мое первое выступление перед множеством людей, а ведь они видели и слышали действительно талантливых исполнителей. Луиз говорила мне, что твоя сестра разгневается и будет ревновать к этому. Она надеялась сама петь соло.
– Она пела в прошлом году. Кроме того, у нее голос, как сирена.
– О, нет, вовсе не так. Но я хотела бы, чтобы она перестала рассказывать всякие отвратительные вещи обо мне. Если я хорошо делаю контрольную, она говорит всем, что я жульничаю. Она не оставляет меня в покое с того момента, как я поступила сюда. Я хочу объясниться с ней. – Филип засмеялся. – Это не смешно.
– Какими яркими становятся твои глаза, когда ты гневаешься. Ты не умеешь скрывать свои подлинные чувства.
– Я знаю. Папа говорит, что из меня был бы никудышный игрок в покер.
– Я бы хотел с тобой как-нибудь сыграть в покер на раздевание, – развязно сказал он.
– Филип!
– Что!
– Не смей так говорить! – потребовала я, но не могла удержаться, чтобы не вообразить этого.
Он пожал плечами.
– Иногда не могу удержаться. Особенно, когда нахожусь рядом с тобой.
Услышал ли он, как колотится мое сердце? Из-за угла появились ученики.
– Я должна спуститься в кабинет папы. Они с Джимми, должно быть, уже ждут меня.
Я побежала вниз.
– Подожди, Дон.
Он догнал меня на лестнице.
– Как ты думаешь… Я имею в виду, но это такой особый случай и… Можешь ты попросить своих родителей, чтобы они позволили мне подвезти тебя на концерт хотя бы? – спросил он с надеждой.
– Я спрошу, – ответила я.
– Отлично. Я рад, что дождался тебя здесь. – Он наклонился, чтобы поцеловать меня. Я подумала, что он намеревается быстро чмокнуть меня в щеку, но вместо этого он поцеловал меня в шею. Он отпрянул раньше, чем я успела отреагировать. Ученики, спускавшиеся в коридор, увидели его и загоготали. Мое сердце, казалось, выпрыгнет из груди. Оно билось слишком часто. Я боялась, что папа и Джимми увидят красные пятна на моих щеках и поймут, что меня целовали.
«Определенно, – подумала я, – есть что-то особенное между мною и Филипом, если простой поцелуй или нежный разговор могут бросить меня в жар, заставляют всю меня дрожать, а голову кружиться». Я сделала глубокий вдох и выдох. «Папа и мама должны позволить ему взять меня на концерт, просто должны!» – думала я. Я поступила так, как они хотели, и не раздражала их, не ходила на свидания, хотя всем девочкам моего возраста вокруг это разрешалось. Это было бы несправедливо, они должны это понять.
Конечно, они немного опасались за меня, когда я впервые пошла в «Эмерсон Пибоди». Но за последние несколько месяцев я значительно повзрослела. Мои успехи в музыке и в школьных занятиях дали мне новое ощущение уверенности. Я чувствовала себя старше и сильнее. Мама и папа не могли не видеть этого.
Уверенная, что они дадут мне разрешение, я поспешила вниз, в цокольный этаж, чтобы встретить папу и Джимми и сообщить им новость о моем выступлении. Я никогда не видела папу таким возбужденным и гордым.
– Ты слышишь, Джимми? Сынок! – воскликнул он, хлопнул в ладоши. – Твоя сестра становится звездой.
– Я еще не звезда, папа. До этого мне еще надо много стараться.
– Ты добьешься этого. Очень хорошие новости, – радовался папа. – Наконец-то, мы можем сообщить маме что-то хорошее.
– Папа, – начала я. – Как ты думаешь, это не тот особенный случай, когда Филип Катлер может подвезти меня на концерт?
Папа замер на месте. Его улыбка на лице стала медленно затухать, глаза потемнели и стали маленькими. Я смотрела на него с надеждой, постепенно тепло снова вернулось в его взгляд.
– Ну… Я не знаю, дорогая. Посмотрим.
Когда мы приехали домой, мама лежала в постели, наблюдая за Ферн, которая сидела на полу на одеяле и играла со своими игрушками. Вечерний солнечный свет играл в лениво ползущих облаках, но мама так задернула шторы, что даже когда его лучи проникали внутрь, они не приносили тепла и радости. Когда я вошла, мама медленно, с большим трудом села в кровати.
Она явно не причесывала свои волосы весь день. Пряди свисали по обе стороны лица и завивались на макушке. Она мыла волосы почти каждый день, поэтому они блестели, словно черный шелк.
– Для женщины волосы – ее драгоценная корона, – много раз говорила она мне. И даже когда она чувствовала себя очень усталой, чтобы причесать их, всегда просила меня сделать это.
Мама не нуждалась в макияже. У нее всегда было гладкое лицо с розовыми губами. Глаза сверкали, словно полированный черный оникс. Я так хотела быть похожей на нее и считала, что природа была несправедлива ко мне.
До болезни мама всегда держалась прямо и ходила развернув плечи, величаво и грациозно, словно индейская принцесса, как говорил папа. Сейчас она сидела сгорбившись, опустив голову, ее руки бессильно лежали на коленях, она глядела на меня печальными, стеклянными глазами, оникс потускнел, шелковые волосы превратились в паклю, лицо поблекло и побледнело, губы стали почти бесцветными. Скулы выдавались, а ключицы, казалось, вот-вот проткнут истонченную кожу.