Все жду, когда он вспомнит, что мы все еще можем отслеживать местоположение друг друга. Каждый раз, открыв приложение, готовлюсь к тому, что в этот раз мой доступ к его телефону будет заблокирован. Но каждый раз эта синяя точка по-прежнему на месте. И я не могу не гадать, забыл ли он или же он делает то же, что и я. Следит за мной. Гадает, о чем я думаю.
По-своему было бы намного проще, если бы Эрик на меня злился. Вот еще одно проблемное последствие тяжелого детства. Те, кто тебя любит, всегда прощают тебе дурное поведение. Если в морге объявится тело, которое, возможно, принадлежит твоей сестре, а ты весь следующий год будешь разваливаться на части так, что в конце концов обрушится вся твоя жизнь, те, кто любит тебя, будут продолжать любить тебя, даже когда от твоей жизни останутся одни руины. Даже если брак уже не спасти. Даже если обрушение твоих оград ранило их, возможно, непоправимо. А от их прощения чувствуешь себя только хуже.
Иногда я задумываюсь о том, можно ли было спасти наш брак, если бы Неизвестную не доставили в морг. Если бы я послушалась совета Эрика и поступила в магистратуру по криминологии, или стала бы волонтером в приюте для женщин, или снова обратилась бы к психоаналитику. Даже оглядываясь назад, понимаю, что это невозможно. Потому что без Мэгги моя жизнь подобна чашке со сколом — имитации совершенства, которым она могла бы быть, с острым краем, представляющим опасность, которой раньше не было. Бесполезной, но так переполненной воспоминаниями, что от нее не избавишься.
За те несколько часов, которые остались до выхода на работу, изучаю дело Сары Кетчум, ем замороженную пиццу и пью водку с оливковым соком, поскольку с прошлой недели не закупила вермут. В материалах содержится отчет об обнаружении тела Сары и отчет коронера, а также список улик, собранных в лесу, где нашли Сару, и у нее в квартире. На фотографиях с места преступления ее квартира выглядит одновременно голой и загроможденной. Вся мебель — подержанная, из ДСП: футон, кресло-папасан, кофейный столик из «ИКЕА». Стены увешаны постерами музыкальных групп. Florence + the Machine. The Lumineers. Arcade Fire. The Black Keys. А еще постер шести обнаженных спин, нарисованных в стиле обложек альбомов Pink Floyd; когда-то он встречался повсюду. На металлической стойке у стены в гостиной — стопка DVD-дисков, возле кровати — кипа модных журналов. Над столом фотография улыбающейся Одри Хэпберн в брильянтовом колье. В руке, обтянутой черной перчаткой, актриса держит сигарету в длинном мундштуке.
— Ты должна решить, — однажды наставляла меня Мэгги, сидя на полу у себя в комнате и набрасывая мой портрет, — кто ты: Одри или Мэрилин.
В семь лет я понятия не имела, о ком она говорит. Но, как всегда, была готова учиться у нее и не хотела демонстрировать свое невежество, опасаясь лишиться ее внимания.
— А ты кто из них? — спросила я, решив, что буду той, кого выберет она.
Мэгги хитро и озорно улыбнулась.
— Я — Эдди Седжвик[16], — сказала она, и я кивнула. Как будто — да, так и есть.
Листая отчет, провожу рукой по остриженным светлым волосам. В записях приводятся ссылки на фотографии, которых тут, к счастью, нет. Множество личных данных также удалены — вычищены для публичного потребления.
Но здесь по-прежнему много ужасов. Сару нашли лежащей лицом вниз и частично зарытой под кустами в ЛаБаг-Вудс через тридцать шесть часов после того, как ее сосед по квартире заявил о пропаже. В отчете указано, что прошлой ночью лил дождь, и единственные обнаруженные возле трупа следы принадлежали человеку, который ее нашел. На ней были футболка, джинсы и босоножки. В качестве причины смерти указано удушье. Подъязычная кость сломана, в глазах обнаружены точечные кровоизлияния. Все это соответствует вердикту. Под ногтем безымянного пальца правой руки нашли частички кожи, а внутри — сперму.
От прочтения материалов у меня болит все тело, от основания черепа до самого таза. Закрываю папку и кидаю ее в ворох бумаг на кофейном столике. Внезапно чувствую себя изможденной и чересчур пьяной.
Наполняю ванну в ободранной, тесной ванной комнате. Пускаю настолько горячую воду, что окошко над ванной тут же запотевает. Смотрю в глаза своему отражению в зеркале аптечного шкафчика. Я выгляжу старше двадцати девяти, у меня вялые светлые волосы, круги под глазами. Окунаясь в наполняющуюся ванну, чувствую себя лет на сто. Стискиваю зубы, дожидаясь, пока тело не привыкнет к ненормально горячей воде, скрывшаяся под водой кожа становится ярко-красной.
Вода постепенно поднимается до талии, до груди, до плеч, до горла, а я не могу не думать о Мэгги. Как же мне повезло, что я никогда не видела подобного отчета о сестре, перечня травм на ее теле, описания того, как она умерла. Подобные вещи нельзя узнать, не ощутив всего их ужаса, а это, возможно, все-таки слишком высокая цена за подобные знания. Я сжимаю эту мысль, словно жемчужину между зубами, и погружаюсь в воду с головой. Пусть жар выжжет все остальные мысли. Вокруг меня, словно ореол из золотистых, мертвых листьев, поднимаются мои волосы.
Глава 7
На следующее утро мы с Авой едем в тюрьму. Дорога занимает чуть больше трех часов, поскольку, прежде чем выехать из города, мы остановились выпить кофе, а потом по пути забежали в туалет в «Макдоналдсе» и купили хашбрауны. За рулем Ава, потому что я не водила машину уже лет двенадцать. Кроме того, в ее старинном на вид «фольксвагене Кабрио» ручная коробка передач, а я так и не научилась водить машину с механическим приводом. Когда она подъехала к тротуару на кабриолете конца девяностых, я даже застыла от удивления, но Ава лишь пожала плечами.
— Тед тоже считает меня сумасшедшей. Но в рекламе играла песня «Pink Moon»[17], — говорит она. — С тех пор я и мысли не допускала ни о какой другой машине.
Я начинаю кое-что понимать насчет Авы. Если убрать дизайнерскую одежду, роскошный дом и мужа, похожего на Адониса, останется женщина, которая способна любить что-то, даже если это ей совершенно не подходит. Хотя Ава, скорее всего, может позволить себе машину в пятьдесят раз дороже «Кабрио». Хотя она единственная женщина в «Макдоналдсе» с «лубутенами» на ногах. Все равно она водит эту громоздкую машинку, потому что ей наплевать, насколько глупо любить ее из-за рекламы. Все равно она заказывает две порции хашбраунов.
— Как