Подобно тому, как в начале ХХ века захлебнулась мировая пролетарская революция, но зато образовалась пролетарская сверхдержава, ставшая удерживающей силой для всех носителей неоколониальной “миссии белого человека”, весьма вероятно, что мировая революция антиглобалистов станет лишь фоном для образования новой антиглобалистской удерживающей силы. По своим физическим потенциям на первое место среди претендентов на роль этой исторической силы сегодня выдвигается Китай. Китай соединяет нерастраченный человеческий капитал традиционного общества с возможностями общества индустриального и постиндустриального. Здесь, как в промышленной социологии труда, действует особая закономерность: надежнейшей социальной базой промышленности являются не изнеженные горожане второго-третьего поколения, а сохранившие традиционную аскезу вчерашние крестьяне. По этому критерию Китай и Индия выступают в качестве стран, сохранивших самую большую социальную базу продуктивной экономики в лице аграрного большинства населения, поставляющего материал для гигантских промышленных армий. На Западе, где процесс урбанизации давно завершился, такая социальная база уже утрачена. Горожане третьего-четвертого поколения стали дезертирами продуктивной экономики, предпочитающими легкий хлеб новых рантье, держателей ценных бумаг и азартных игроков глобальных финансовых рулеток (“пирамид”).
Любопытна и специфическая социальная перекличка новой Азии с новой Европой. Как уже отмечалось, предпринимателей этой новой Европы не устраивает классическая средняя прибыль в объеме 5—7% годовых. В качестве гедонистов постмодерна они требуют прибыли в сотни и даже тысячи процентов, причем без особых предпринимательских усилий. Поэтому свои предпринимательские услуги они уже адресуют не массовому потребителю, а миру богатых с их элитарным спросом. На этой основе и произошла трансконтинентальная встреча массового потребителя Запада с массовым производителем Востока (главным образом тихоокеанской Азии), еще сохранившим верность продуктивной экономике. Сегодня массовый спрос в США на добрую треть удовлетворяется за счет китайского импорта и без него вообще уже удовлетворен быть не может. В этом кроется первая тайна того, почему США вкладывают свои капиталы в китайскую экономику и вообще признают суверенитет Китая как экономического партнера, несмотря на то, что его правящая элита так и не перешла на позиции западничества.
Но кроме этой тайны имеется и другая, относящаяся уже к собственно историческому опыту Запада. Дело в том, что, с точки зрения Запада, в китайской истории гораздо меньше настораживающего, чем в российской истории. Если Китай и выступал в роли большой империи, то все же это была империя, основанная на идеологии великоханьского эгоизма, национализма и изоляционизма. Китай никогда не выступал в роли объединителя угнетенных мира сего, тогда как Россия — выступала. Китайская история свободна от мистических прорывов в метаисторию, в обетованное царство угнетенных и страждущих. Россия и сегодня в этом качестве остается на глобальном подозрении.
Совсем не случайно, что именно против нее направлен главный удар. Стратегический замысел американского глобализма состоит в том, чтобы полностью изолировать Россию в Евразии, противопоставив ее бывшим союзникам и соседям. Правящие атлантисты в России обязались поддерживать глобальную антитеррористическую инициативу американского президента, направленную против наиболее последовательных сторонников мусульманской идентичности. Ясно, что это выстраивает новый, убийственный для России имидж трусливого геополитического дезертира Евразии, за гроши продавшегося американским гегемонистам. Другой удар по российско-мусульманскому стратегическому альянсу — организованное атлантистами дезертирство России из нефтяной коалиции стран не-Запада. Американцы навязали России постоянную роль саботажника коллективных решений стран ОПЕК, направленных на поддержание мировых цен на нефть на выгодном для добывающих стран уровне. Этим убивают сразу двух зайцев: противопоставляют Россию наиболее богатым и влиятельным странам мусульманского мира, находящимся в авангарде борьбы за экономическое равенство Востока с Западом, и одновременно окончательно подрывают позиции России на мировом рынке энергоносителей. Государства ОПЕК могут наказать Россию за саботаж коллективных решений, попросту вытеснив ее с мировых рынков. Для этого им достаточно временно снизить цены на нефть до 14 долларов за баррель — уровень себестоимости российской нефти, делающей ее продажу бессмысленной. Это не говоря уже о том, что российский бюджет сегодня верстается из расчета восемнадцатидолларовой цены за баррель нефти. Падение цен ниже этого уровня означает новый секвестр и так смехотворно низкого — на уровне крошечной Ирландии — годового бюджета РФ. То, что правители России не отступают перед столь губительной перспективой, означает только одно: что их “глобальная” солидарность с американской правящей элитой не только выше всякой другой солидарности, способной обеспечить Россию союзниками, но и выше собственно национальных интересов.
Переориентация на Америку — не просто неожиданно опрометчивый зигзаг международной политики нового режима, но шаг, соответствующий основному стратегическому замыслу новых хозяев мира: не допустить появления новой антизападной, антиамериканской солидарности, которая без участия России повисает в воздухе. Чем же обусловлена незаменимая роль России в рамках движения антиколониальной солидарности? Почему даже нынешние гиганты Евразии, далеко превзошедшие Россию не только по численности населения, но уже и по военно-экономической мощи, пока что не в состоянии ее заменить в роли интегратора мировых антиглобалистских сил?
Большевистская индустриализация, оказавшаяся на удивление затратной по человеческому критерию, в конечном счете вывела Россию из состава стран — держателей гигантских человеческих ресурсов. Вместо ожидаемых 550—600 млн человек к концу ХХ века в России в прежних имперских границах оставалось вдвое меньше, в новых границах — вчетверо меньше населения. Причем по своему социально-психологическому складу оставшиеся представляют тех самых горожан третьего-четвертого поколения, которые оказались способными внимать либеральным призывам дезертирства из промышленности. Социально-демографическая и социокультурная база массовой продуктивной экономики на сегодня оказалась существенно подорванной в России. И в этом отношении Россия не способна представить настоящую альтернативу виртуальному миру спекулятивной глобальной экономики.
Почему же Россия тем не менее остается главной мишенью глобальных разрушений, чего они в ней так опасаются? Ответ напрашивается один: они опасаются России как потенциального носителя протестной солидаристской этики, объединяющей слабых и гонимых всего мира. Русский человек в качестве до-, вне- и постэкономического не является “работником” в том смысле, в каком сегодня выступает аскетичный трудоголик-китаец, — он является с о ц и а л ь н ы м работником или носителем дефицитной с о ц и а л ь н о й р а б о т ы в нынешнем глобальном мире. Как известно, социальная работа в современном смысле слова связана с социальной реабилитацией и социальной помощью. Объективные масштабы этой работы в мире растут беспрецедентными темпами, ибо такими же темпами растет число экономически и социально не адаптированных, отступивших в бродяжничество, в наркоманию и алкоголизм, в нижние этажи теневой экономики и антиэкономики. Но наряду с обычными объектами социальной работы и адресатами социальной помощи мы сегодня встречаемся и с другими, глобальными продуктами новых социальных огораживаний. То глобальное перераспределение планетарных ресурсов, которое ныне инициировано странами победившего первого мира во главе с США, обещает нам появление сотен миллионов людей, согнанных с привычной территории, лишившихся привычных источников существования, равно как и оснований для самоуважения. Исторически новая форма нищеты, которая поджидает массу людей, не идет ни в какое сравнение с традиционной нищетой. Там речь шла о нищете привычной, нищете людей, которые ничего лучшего от рождения не знали. Здесь речь идет большей частью о нищете как социальной катастрофе, постигшей людей, знававших лучшие времена, имевших и неплохую работу, и социальный статус, и даже досуг, достаточный для повседневных игр и иронических стилизаций. “Кухонная оппозиция” советских времен объединяла именно таких ироников, которые, имея определенные базовые позиции и гарантии существования, в то же время ощущали свое интеллектуальное превосходство над власть предержащими и вооружались непобедимой иронией против догматически неповоротливого официального идеологического разума.