Раз уже я, попросив Александра Павловича, Вашего покойного отца, доверить деньги покойному брату Мише, ввел его моим советом в убыток. Поверьте, что не захотел бы повторить дело в другой раз, и если б не был совершенно уверен, что не пропадут деньги Елены Павловны, то не стал бы хлопотать в этом деле.
Итак, если Ваше ходатайство и совет могут (3) что-нибудь значить для Елены Павловны, то не откажите помочь. Если надо будет, изложите ей дело под секретом. Впрочем, кроме изложения данных по этому делу, более ведь ничего и не нужно. Конечно, лучше бы было не говорить Елене Павловне о подробностях. Напомните Елене Павловне обо мне и поклонитесь ей от меня.
Письмо мое вручит Вам сам Ив<ан> Григорьевич. Я не верю Вашему адрессу, потому и не пишу Вам прямо. Поцелуйте от меня и поздравьте с праздником мамашу. Марью Александровну поцеловал бы, да не смею, а люблю ее чрезвычайно. Всех вас люблю. До свидания, милая Сонечка, до близкого.
Весь Ваш Ф. Достоевский.
(1) было: одну
(2) далее было: еще
(3) было: могли
418. А. Н. МАЙКОВУ
1 (13) апреля 1871. Дрезден
Dresden 1/13 апреля/1871.
Многоуважаемый Аполлон Николаевич, сейчас получил Вашу телеграмму. Не понимаю ровнешенько ничего. Для чего ехать в Петербург? Если я спрошу у Литер<атурного> фонда, то в самом лучшем обороте дела пройдет три недели или месяц, пока получу, а между тем Вы шлете телеграмму. Что же такое случилось?
Если только один прежний процесс о прежних деньгах, то не стоят они того, чтобы решиться мне на такой ужас, то есть сейчас же ехать. Физическая невозможность, если б и деньги были. Сообразите: если я приеду сейчас в Петербург, то меня кредиторы не выпустят обратно в Дрезден. Между тем я буду в Петербурге, а жена останется в Дрездене, ибо не только на 100, но и на 400 нам подняться нельзя с ребенком теперь вместе (долги и проч.). Итак, она в Дрездене, а между тем ей в августе родить. Деньги из "Р<усского> вестника" я получу только в начале июня (верно). Но и с деньгами она не могла бы воротиться одна, без меня, на последних порах и с ребенком в руках. Служанки же нанять нельзя: в Россию не едут. Итак, без меня она ехать не может, (1) следовательно, останется в Дрездене, родит, а так как новорожденного глубокою осенью нельзя везти, то, стало быть, она год или полтора опять остается здесь, и я без них, да еще во время родин.
Да и весь-то Стелловск<ий> и все мои дела не стоят того!
Напишите мне, ради Христа, сейчас же письмо.
Какой процесс затевает Стелловский? Прежнее мое дело ясное и чистое, тут спору нет.
Ради Христа, посоветуйтесь с ловким (2) адвокатом, с настоящим адвокатом.
Во всяком случае понимаю и чувствую, как дружески Вы обо мне заботитесь. Ценю и не забуду.
Ваш весь Ф. Достоевский.
Ради Христа, скорее письмо!
Ночью был сильнейший припадок, и я весь разбит и раздражен, весь в расстройстве.
Р. S. Да еще даст ли мне Литературный-то фонд 100 руб.? В 64 году я выпросил себе вспоможение за границу по болезни. (Иначе что бы я стал делать с тогдашнею моею падучею, да еще в петербургском климате.) Из-за этого Лавров и с ними 100 человек подняли такой гам, что я должен был выйти из членов Комитета. Будь пострадавший - больной, искалеченный физически и нравственно - вечный труженик, они плюнут, а не помогут. А будь нигилист, сейчас вспоможение дадут. Вы вспомните, из кого там состоит Комитет! С позором откажут.
(1) далее было: с двумя детьми
(2) вместо: посоветуйтесь с ловким было: посоветуйте ловкому
419. А. Н. МАЙКОВУ
5 (17) апреля 1871. Дрезден
Дрезден 5/17 апреля 1871.
Любезнейший друг Аполлон Николаевич, так как ни вчера, ни третьего дня я от Вас письма не получил (объясняющего телеграмму), то, по всей вероятности, могу, кажется, заключить теперь, что всё это было проделкой каких-нибудь негодяев. 1 апреля я вдруг получаю от Вас телеграмму, из Петербурга, в которой Вы приглашаете меня немедленно бросить всё и ехать в Петербург по делу Стелловского (процесс!), а денег на проезд взять в Литературном фонде.
Одно вижу, что этому мерзавцу известны подробно мои обстоятельства и домашние и с Стелловским. Еще заключаю по некоторым данным, что это не насмешка, а скорее какой-нибудь расчет, чтоб я в Петербург явился. А впрочем, наплевать. Но во всяком случае дело до того правдоподобное, что я мог ведь и поддаться и поехать, тем более что и денег на поездку не надо мне просить ни у какого фонда, а они есть у меня в настоящую минуту и без того.
Во всяком случае вижу и предчувствую, чего могу ожидать по возвращении в Петербург. И откуда я набрал себе столько ненавидящих меня мелких врагов? Кажется, никому особого зла не делал.
Но покамест они останутся с носом. Извините, друг мой, что Вас только привел в недоумение прошлым письмом. Не худобы, если б Вы мне хоть что-нибудь написали, хоть по этому бы только поводу.
До свидания покамест. Хорошо, если бы обделать все свои дела успешно. Напишите мне подробно Ваш летний адресс.
Мои Вам кланяются, а я весь Ваш
Ф. Достоевский.
420. С. А. ИВАНОВОЙ
12 (24) апреля 1871. Дрезден
Дрезден 12/24 апр<еля> 1871.
Милый друг мой Сонечка, я Вам послал письмо месяца три назад, очень большое, но ответа от Вас не получил. По некоторым причинам думаю, что Вы просто не получили того письма.
Я теперь только начал так предполагать и моим предположением встревожен. Сделайте милость, пришлите мне Ваш адресс и напишите его четче и точнее. Я Вашим адрессам вообще не доверяю: раз Вам пришло письмо вскрытое, а теперь вот и не дошло.
Потому рискнул написать Вам через редакцию "Р<усского> вестника". Что-то будет?
Надеюсь Вас летом увидеть. Об житье моем рассказывать нечего: слишком уж давно мы не переписывались.
Нынешнее лето будет для меня трудное и хлопотливое. Мне возвращаться в Россию с скудными средствами тяжело. К тому же жена будет на последних днях беременности, да ребенок на руках без няньки, да я с моею болезнию - всё это тяжело. "Р<усский> вестник" мне уже помог деньгами и обещается помочь, и очень много, но и эта большая помощь по огромности нужд моих - едва ли будет достаточна.
Напишите мне поболее о себе и о своих.
В том письме было подробное и точное изложение причин (самых непреодолимых), почему я не мог посвятить роман Машеньке.
Вас обнимаю и всех Ваших тоже.
Ваш весь Федор Достоевский.
Все мы здоровы, а жить здесь скучно очень. Вы не можете себе это представить. Даже писать роман не могу.
Пишите о себе больше.
421. А. Г. ДОСТОЕВСКОЙ
16 (28) апреля 1871. Висбаден
Висбаден. Пятница 28/71 г.
Аня, ради Христа, ради Любы, ради всего нашего будущего не беспокойся, не волнуйся и дочти письмо до конца, со вниманием. В конце увидишь, что в сущности беда не стоит такого отчаяния, а, напротив, есть нечто, что приобретется в будет гораздо дороже стоить, чем за него заплачено! Итак, успокойся, ангел, и выслушай, дочитай. Ради Христа, не погуби себя.
Бесценная моя, друг мой вечный, ангел мой небесный, ты понимаешь, конечно, - я всё проиграл, все 30 талеров, которые ты прислала мне. Вспомни, что ты одна у меня спасительница и никого в целом мире нет, кто бы любил меня. Вспомни тоже, Аня, что есть несчастия, которые сами в себе носят и наказание. Пишу и думаю: что с тобой будет? Как на тебя подействует, не случилось бы чего! А если ты меня пожалеешь в эту минуту, то не жалей, мало мне этого!
Телеграмму я тебе послать не посмел и не посмею, после давешнего письма твоего, где ты пишешь, что будешь беспокоиться. Вообразить только, как пришла бы телеграмма завтра: "Schreiben Sie mir...". Ну что бы с тобой было!
Ах, Аня, зачем я поехал!
Вот как было дело сегодня: сначала получил твое письмо, в первом часу пополудни, но денег еще не получил. Затем сходил домой и написал тебе ответ (подлое письмо и жестокое; я же в нем почти упрекаю тебя). Вероятно, ты получишь его завтра, в субботу, если сходишь на почту не раньше (1) 4-х часов. Письмо отнес, а он мне опять сказал, что нет денег, было уже половина третьего. Когда же я пришел в третий раз в половину пятого, то он мне деньги выдал и на мой вопрос: "Когда они пришли?" - отвечал преспокойно, что около 2-х часов. Зачем же он не выдал мне, когда я был в третьем? Тогда я, видя, что надо дожидаться половины седьмого, чтоб отсюда ехать, отправился в воксал.
Теперь, Аня, верь мне иль не верь, но я клянусь тебе, что я не имел намерения играть! Чтоб ты поверила мне, я тебе признаюсь во всем: когда я просил у тебя телеграммой 30 талеров, а не 25, то я хотел на 5 талеров еще рискнуть, но и то не наверно. Я рассчитывал, что если останутся деньги, то я всё равно привезу их с собой. Но когда я получил сегодня 30 талеров, то я не хотел играть по двум причинам: 1) письмо твое слишком меня поразило: вообразить только, что с тобой будет! (и воображаю это теперь) и