Читать интересную книгу Екатерина I - А. Сахаров (редактор)

– Это правда, – подтвердила княгиня Аграфена Петровна.

– Мало того, я полагаю, ваше величество, что и Толстого, и Ягужинского он старался сперва только напугать, чтобы сделать своими орудиями… Или они его закружили… потому что похитрей; а дело розыска ведь не подвинулось.

– Да, как угодно, ваше величество, – опять вмешалась Ильинична и не без злобы произнесла, упирая на каждое слово: – А уж Андрей-от Иваныч, и не знаю я, как смело вас думает морочить; хоть бы и этим самым наказом-от своим, шуту…

– Хорошо же! – решила Екатерина. – Никакого наказа его не слушать! А шута я сама допрошу; здесь ли только он?

Ильинична пошла и воротилась с уведомлением, что он на половине цесаревен.

– Позови его ко мне…

Вошёл Лакоста и с подобострастною улыбкою отвесил поклоны её величеству и княгине.

– Лакоста! Какой же ты дурной человек, что променял меня, твою государыню, от которой зависит даже твоя жизнь, на каких-то пакостников. Знай, они защитить тебя от моего гнева не смогут, а возбудить против тебя гнев могут и должны, заставляя тебя им пересказывать всё то, что здесь у меня делается! Я знаю теперь, что Ушаков тебе ничего не сделал, но зато я прикажу тебя сильнее наказать и… прикажу, если ты мне теперь же чистосердечно не повторишь всё, что ты там на меня лгал, отрезать сейчас же мерзкий твой язык! Не думай же, что кто-нибудь вырвет тебя из рук моих!.. Одно только спасёт тебя – искреннее признание…

Голос её величества, обыкновенно мягкий и ровный, постепенно возвышался, а в последних словах загремел, так перепугав шута, как он никогда ещё не трусил. Он повалился как сноп на пол и, весь трясясь, пытался припасть к стопам её величества, лишившись языка.

Гнев Екатерины I был, впрочем, только вспышкою, скоро утихшею; но и придя в себя, и успокаиваясь императрица продолжала громко приказывать Лакосте признаваться. Тот медленно освобождался от своего непритворного ужаса и стал наконец отвечать односложными звуками, при каждом почти останавливаясь.

Конечно, нужно было много терпения, чтобы выслушать Лакосту и вывести прямое заключение из его слов. Княгиня Аграфена Петровна, несколько минут внимательно вслушиваясь в его процеживание ломаных звуков поодиночке, с последовательными остановками, мигом сообразила, на что бил признававшийся, и обратилась к государыне с предложением:

– Ваше величество, позвольте мне Лакосту допрашивать и записывать всё, что он скажет? А то ваше величество изволите сильно утомляться… Я же, смею уверить… ничего не пропущу и…

– Очень обяжешь, княгиня. Слушай же, Лакоста, не думай, что княгиню тебе удастся провести… и говори как мне… всё ей… я тоже слушаю и буду, при случае, давать вопросы.

Шут наклонил голову, изобразив в фигуре своей воплощённую покорность жребию.

Государыня указала княгине пересесть подле себя с правой руки, к столу, а Аграфена Петровна, сев сюда, на ухо что-то шепнула её величеству. Знаком головы было получено разрешение, и княгиня начала допрос шута, взяв перо и записывая каждый даваемый вопрос по-немецки, вместе с ответом.

Она совершенно основательно решила, что Ушаков будет стараться, конечно, добыть для прочтения допрос шута. И найдутся усердные люди, чтобы показать ему не вынося отсюда; а немецкое письмо и получа Андрей Иванович не прочтёт всё-таки. К тому же, задавая вопросы по-немецки, княгиня могла по-немецки и получать ответы Лакосты, и ему труднее было в этих ответах увёртываться. Тогда как по-русски, в случае надобности, он умел представиться не могшим совсем подобрать слова для ответа. Немецкую речь не могли понять и женщины из низшей прислуги, если бы хотели шпионить. Хитрец Лакоста понял с первого же вопроса невыгоду для себя системы новой допросчицы, и это сознание, произведя в нём робость, заставило предать себя и свои признания воле Божьей. Он уже не пытался – как сперва было он думал – придумывать кое-что другое, скрывая существенное.

Вопрос княгини: «Давно ли ты пустился шпионить?» – уже поставил Лакосту чуть не в тупик. При повторении же этого вопроса государыней он очень тихо только сказал:

– Три года!..

Спрос: «Кому первому начал ты передавать?» – ещё более смутил хитреца. Но ответ: «Ивану Антоновичу» – заставил переглянуться Екатерину I и княгиню.

– Ему зачем? – по-немецки задала вопрос сама государыня.

– Не знаю, – вздумал было ответить, упираясь, шут; но гневный взгляд монархини, указавший на лежавшие на столе большие ножницы, привёл в трепет старого хитреца, вообразившего, что угроза отрезать язык теперь же готова и исполнится.

– Знаю, знаю! – запищал как-то комично Лакоста и прибавил: – Павел Иванович ему поручил.

– А он зачем? – спросила было княгиня, но государыня сама стала шёпотом объяснять ей, что Ягужинский с Авдотьей Ивановной Чернышёвой наблюдали за действиями Монса. – И для того служил он, – указала Екатерина на шута. – А что Черкасов у них был также орудием, я до сегодня не знала, – внушительно, на ухо прибавила Екатерина I княгине.

Много и других неожиданных новостей узнала Екатерина Алексеевна при допросе Лакосты, и княгиня записала всё очень бойким немецким почерком, нисколько не напоминавшим руку дамы не только из русских, но и из образованных немок. Княгиня Аграфена Петровна составляла потому настолько редкое, если не единственное исключение, что с детства в родительском доме навострилась переписывать дипломатические бумаги в бытность отца под рукою у Гаврилы Ивановича Головкина. Теперь эта старинная канцелярская опытность неожиданно пригодилась, и с большою выгодою для дела, приведя в удивление императрицу. В глазах её величества княгиня бесконечно выросла, и Екатерина уже теперь рассчитывала заменить этою умною, преданною особою всех наиболее к ней приближённых, не выключая и Макарова. Он с кончины государя чересчур уже предавался приятной уверенности, что его как бы некем заменить, а потому он может себе позволять чуть ли не всё, что взбредёт в голову. Хитрость этого человека, дававшая ему возможность угождать и взыскательному Петру, с кончины его как бы парализовалась ленью.

Со своей стороны Аграфена Петровна, как дальновидная советница, после признания Лакосты – когда выслали его из комнаты её величества, но оставили ночевать в приёмной, настрого запретив отлучаться, – дала мысль: призвать для личных объяснений всех тех, кто поручал шуту справки и наблюдения.

Государыня согласилась на это, но с одним условием: что её величество сядет у самой завесы алькова в опочивальне, а княгиня поместится за занавесью, сзади кресел государыни, и при необходимости проявит гнев для острастки виноватого; Аграфена Петровна потянет книзу складки платья монархини, а для удержания вспышки – вверх. Решение принято, и (кроме Ягужинского и Чернышёвых) приказания посланы.

Среди бесед и уговоров наступила глубокая полночь, и комнатные женщины, накрывшие давно ужин, не видя выхода её величества, придумали перенести стол со всем приготовленным прямо в опочивальню. Тихо распахнулись обе половинки двери, и быстро подкатился на колёсах стол с кушаньями и напитками, не потревожив ни её величество, ни советницу и не перервав нити разговора. Затем женщины удалились, а Ильинична сочла нужным обратить августейшее внимание на необходимость подкрепить силы перед сном.

– Вашему величеству теперь больше, чем в другое время, нужен отдых, чтобы приготовиться к тяжёлому приёму людей, с которыми придётся вам крепиться, выслушивая их увёртки и новые плутни…

– Твоя правда, Ильинична… подкрепимся. Но если бы вы знали обе, как сделалось больно моему сердцу при напоминании, что я со всеми должна играть комедию… и…

Её величество не договорила, но взгляд, полный горечи и отвращения, досказал смысл фразы. Предаваясь мрачной думе, Екатерина I машинально налила какого-то вина в стоявший перед нею кубок и залпом выпила его, думая, как бы залить жгучую боль от поднявшейся желчи. Минутное облегчение не ослабило утомления, усиленного неприятными открытиями, и к концу ужина сон склонил на пуховик отяжелевшую голову кроткой монархини.

Ильинична и княгиня, наоборот, бодрствовали; обе советницы не заметили в интересном разговоре, шёпотом, наступления дня. Речи свои они не перервали и тогда, как вокруг них уже началась обычная дневная суета. Уж в приёмной её величества Иван Балакирев вежливо начал отказывать назойливым посетителям, прося прийти в другое время, потому что её величество после болезненного припадка только что заснула. Этот же ответ получили от Балакирева даже Андрей Иванович Ушаков и Макаров. Оба господина явились во Дворец вместе, с раннего визита и совещания у светлейшего князя, ещё не отучившегося от петровского порядка вставать чуть не с петухами. Так как Ушаков считал, что в первую очередь надо решить все его предложения, то светлейший князь и поручил Макарову с них именно начать свой доклад по кабинету её императорского величества.