Наконец, по совету своего окружения, Людовик Святой решил снять осаду Мансура и отступить на другой берег реки, чтобы возвратиться в Дамьетту. Дорогу преградило войско султана. Король велел сначала перевезти тысячу больных и раненых на кораблях с продуктами для его свиты, приказав, чтобы эти продукты выбросили в воду, дабы освободить место. Сам Людовик все еще был болен и страдал от «перемежающейся лихорадкой и очень сильной дизентерии». Несмотря на просьбы легата и баронов, он отказался присоединиться к этой флотилии, ибо не хотел оставить своих соратников в опасности.
Карл Анжуйский свидетельствовал на процессе канонизации Людовика Святого: «Король спешился и стоял, держась за седло; подле него стояли его рыцари – Жоффруа де Сержин, Жан Фуанон, Жан де Валери, Пьер де Босей, Робер де Базош и Гоше де Шатийон, которые, видя обострение болезни и опасность, коей он подвергался, оставаясь на суше, принялись его упрашивать, хором и каждый по отдельности, спасти себя, взойдя на судно. Он же продолжал отказываться покинуть своих людей; король Карл, его брат, тогда еще граф Анжуйский, сказал ему: «Сир; Вы дурно поступаете, противясь доброму совету, подаваемому Вашими друзьями, и не садитесь на судно; ведь если Вы останетесь на суше, войско будет двигаться медленно, что небезопасно, и Вы можете стать причиной нашей гибели». И он говорил так (как он сообщил позднее), желая спасти короля и боясь его потерять, ибо отдал бы тогда охотно все свое наследство и наследство своих детей, чтобы укрыть короля в Дамьетте. Но король, очень взволнованный, гневно ответил ему: «Граф Анжуйский, если я Вам в тягость, оставьте меня; но я никогда не покину своих людей».
Легат, отплывший на корабле, был атакован сарацинами, но смог добраться до Дамьетты. Жуанвиль отплыл со своими людьми и только с двумя рыцарями, оставшимися у него, на маленькой лодке.
Отступление, как по суше, так и по воде, состоялось во вторник, после Фомина воскресенья, 5 апреля 1250 г. Отряд сарацин прорвался в лагерь и перебил всех раненых, дожидавшихся, пока их отнесут на корабль. Перепуганные матросы перерубили швартовы, чтобы побыстрее отчалить. Но Людовик Святой примчался и приказал им вернуться, чтобы закончить погрузку больных.
В спешке позабыли приказ, отданный королем, – не разрушили лодочный мост, сооруженный между двумя берегами, и сарацины использовали его для своих целей. Людовик Святой не только отказывался уехать со всеми остальными, но вскочил на маленькую лошадку и пожелал остаться в арьергарде с Гоше де Шатийоном. «Когда мы оттуда шли, – рассказывает Жуанвиль, – я снял шлем с короля и надел на него железный шишак, чтобы его обдувало воздухом». Сарацины гнались за ними по пятам. Ги де Шатель-Порсьен, епископ Суассонский, не смог вынести позора этого отступления. Он предпочел броситься в одиночку с мечом в руке навстречу вражеским отрядам и тут же был убит.
«Вечером, – пишет Жуанвиль, – король несколько раз лишался чувств; и из-за сильной дизентерии пришлось отрезать нижнюю часть его штанов, столько раз он ходил по нужде».
На следующее утро арьергард оказался отрезанным от основных частей. Было много убитых, Людовика Святого окружили; его телохранитель – Жоффруа де Сержин – держался подле него, «защищая его от сарацин, подобно тому, как добрый слуга отгоняет от чаши своего сеньора мух; ибо всякий раз, как приближались сарацины, он хватался за свое копье и, взяв его под мышку, бросался на них и отгонял их от короля».
В конце концов крестоносцы смогли добраться до деревни под названием Сармосак, где короля внесли в дом. «И его положили на колени одной парижской горожанки, почти мертвого, и думали, что он не доживет до вечера».
Филипп де Монфор, который уже вел переговоры с сарацинами, приехал к королю и предложил заключить перемирие. Король согласился. Когда было три часа пополудни, король попросил бревиарий у своего капеллана, чтобы прочесть молитву.
В деревне была только одна улица, которую сарацины окружили. Гоше де Шатийон держался посередине, с мечом в руке, и как только он видел, что сарацины подходят слишком близко, бросался, отгоняя их. Затем он стряхивал стрелы, которыми они его осыпали, вновь надевал свою кольчугу и, привстав на стременах, кричал: «Шатийон, где мои достойные рыцари?» И поскольку сарацины заходили с другого конца, он бросался на них снова, наконец, один турок отрубил ему голову.
В тот момент, когда Филипп де Монфор заключал перемирие с эмиром, из-за парижского сержанта по имени Марсель – то ли предателя, то ли горящего неуместным рвением – этот последний шанс был упущен. Он принялся кричать: «Сеньоры рыцари, сдавайтесь, приказывает король! Не дайте погибнуть королю!»- Рыцари сложили оружие, и эмир ответил Филиппу де Монфору, что заключать перемирие слишком поздно, так как христианские отряды уже сами сдались в плен.
Короля передали под охрану евнуху Джемаль-эд-Дину; его двух братьев и главных баронов, их сопровождавших, схватили. Отряды, которые могли подойти на помощь из Дамьетты, были разбиты на следующий день. Никто из отступавших по суше крестоносцев не ушел от врага. Орифламма также попала в руки сарацин.
* * *
Людовика Святого и его соратников привезли в Мансур. Говорят, короля заковали в цепи и содержали с братьями в доме судьи Факар-Эд-дина-Ибрагима. Он так отощал, что кости просвечивали сквозь кожу, и был так слаб, что думали, он вот-вот умрет. Он не прекращал молиться и поминать в молитвах тех, кого считал добрыми людьми. Каждый день по парижскому обычаю король читал свой бревиарий: сарацины, нашедшие эту книгу, вернули ее, дабы сделать ему приятное. Он не отказался от постов и обычного воздержания. Гийом Шартрский, его капеллан, сообщал, что он снискал уважение сарацина, в доме которого жил. Он даже пытался объяснить суть христианской веры окружавшим его врагам.
Впрочем, его плен, казалось, был ниспослан Провидением, ибо из-за него он смог выздороветь: лекарь, посланный султаном, имел опыт лечения подобных болезней. Ему удалось поставить короля на ноги, в то время как французов постигла неудача. У него был лишь один слуга – Изамбер, парижанин, который был поваром и ухаживал за ним с особой преданностью; все прочие исчезли или заболели. Кроме Гийома Шартрского подле него остался еще доминиканец, знавший арабский язык. Изамбер утверждает, что никогда не видел, чтобы король выражал нетерпение или был в плохом настроении. Поначалу его обслуживали сарацины, но опасаясь, что его отравят, он потребовал слуг-христиан. Он потерял свою одежду, и один бедняк уступил королю свой плащ, который он носил, покуда не получил ткань из Дамьетты. Кроме того, султан велел сшить ему два платья из черной тафты, подбитые мехом, украшенные золотыми пуговицами и куда более красивые, чем мог бы заказать сам король: другой одежды в течение всего плена он не носил.
* * *
Флотилия, подходившая к Дамьетте, столкнулась с цепью вражеских кораблей, забросавших ее греческим огнем; конный эскорт, который сопровождал христианские корабли по берегу, также подвергся обстрелу и бежал б Дамьетту. Крупным кораблям по большей части удалось прорваться, но остальные сгорели вместе с больными, которых сарацины добивали или бросали в воду. Жуанвиль стал пленником благодаря одному ренегату из Сицилии, который, чтобы спасти ему жизнь, назвал его кузеном короля; впрочем, он в самом деле был кузеном германского императора, поэтому с ним и обращались лучше. Его отослали в Мансур, где уже скопилось более ста тысяч пленных.
В Дамьетте о пленении короля узнали, когда там объявились сарацины с французскими доспехами. Королева Маргарита собиралась рожать; через три дня на свет появился ее сын Жан, получивший прозвище Тристан Дамьеттский. В этот же день королеве сообщили, что пизанцы и генуэзцы со своими кораблями и простой люд вот-вот покинут город, что уничтожило бы всякую надежду договориться об освобождении Людовика Святого и его соратников. Королева позвала итальянцев в свои покои, умоляя их сжалиться над ней и королем. Те жаловались на нехватку продовольствия, и тогда Маргарита приказала снабжать их едой бесплатно, за счет короля. Эта раздача шла месяц и обошлась казне в 360 тысяч ливров, то есть почти во столько, сколько султан запросил за выкуп короля и остальных пленников. Но Дамьетта осталась в руках французов и могла стать предметом торга за короля.
Бланка Кастильская и оставшиеся во Франции сеньоры велели было вешать как смутьянов первых вестников с Востока, сообщивших о пленении короля, настолько эта весть казалась невероятной после взятия Дамьетты. Когда же убедились, что катастрофа действительно произошла, всех охватили печаль и безграничное уныние. Иннокентий IV, все еще гостивший в Лионе, распорядился повсюду молиться за французского короля и постарался выслать ему на помощь подкрепления. Фердинанд Кастильский, племянник Бланки, тогда принял крест, но умер, не успев выступить в поход. Никто из других христианских государей не ответил на зов Святого престола.