— Как она в постели? Хороша? — услышал он тихий шепот.
— Не стану врать. Хороша.
— Лучше меня?
— Нет.
— Но не хуже?
Молчание.
— Ну, отвечай!
— По-своему не хуже.
— Что значит «по-своему»?
— Женщины — и мужчины тоже — все неповторимы. Хороши они для тебя или нет — это зависит от их… личности, что ли? Нет, не то слово. Короче, это неважно. Устроены вы все одинаково. Разница для мужчины заключается в его реакции.
— Кого из нас ты выбрал бы, если бы пришлось остаться на необитаемом острове вдвоем?
— Тебя, конечно.
— А если бы Анн задала тебе этот вопрос?
— Тогда бы я ответил, что, конечно же, ее.
— Ты дьявол!
— Так поступил бы любой джентльмен.
— Ты не джентльмен.
— Верно, зато я политик.
— Милый, я не стану повторять свой вопрос. Как бы ты меня ни убеждал, откуда мне знать, что это правда? Я лучше притворюсь, будто верю, что ты не колеблясь выбрал бы именно меня.
— И будешь права.
Долгая тишина. И потом:
— Дик!
— Да?
— Ты знаешь, на самом деле я вовсе не ее боюсь. Больше всего меня пугаешь… ты.
— Я?
— Да. Я все время чувствую, что внутри у тебя таится что-то темное и глубокое, и эту часть себя ты отчаянно зажал в кулаке и никому не открываешь.
О, я не хочу сказать, что ты не отдаешься мне, когда мы занимаемся любовью. В отсутствии пыла тебя не упрекнешь. Дело не в этом. Дело в том, что ты не отдаешься целиком и полностью. В тебе все время остается что-то холодное и неприступное. А это важно. По крайней мере для меня. Потому что я отдаюсь тебе вся, душой и телом, вся без изъятия, до полного самозабвения.
Но ты… ты другой. Ты оставляешь какую-ту частицу, глубокую, темную и заледеневшую так, что она никогда не растает. Во всяком случае ради женщины. Возможно, эта сторона твоей натуры раскроется в поисках чего-то вроде истоков Реки или Большого Грааля. Но дать растопить эту глубинную льдину женщине — никогда!
И все-таки я люблю тебя, Дик. Пусть мне не дано владеть тобою полностью, в моем распоряжении большая часть одного из самых мужественных мужчин на свете. К тому же мне не приходилось делить тебя с другими женщинами. Твоя Изабель пропала, шанс разыскать ее — один из тридцати миллиардов, и хотя мне жаль ее, потому что она потеряла тебя, но я в то же время рада, потому что ты достался мне. Больше того, если отбросить эгоистические мотивы, я всегда считала, что подхожу тебе больше, чем Изабель. Она была женщина замечательная, талантливая и храбрая, и любила тебя несомненно, но она всегда смотрела на тебя как на божество, которому поклонялась. Или как на человека, не способного на ошибки. И если бы тебе пришлось жить с ней изо дня в день здесь, в долине, я уверена, что вам было бы нелегко.
А теперь появилась Анн, и ты влюбился в нее так же мгновенно, как в свое время в меня. Ты испытал неудержимый прилив восторга и душевный подъем, как бывает, когда увидишь нечто новое и восхитительное. Но я готова спорить: ей не удалось поколебать твою убежденность в том, что в личности Ричарда Блэка остались нетронутые глубины, в которые не дано проникнуть ни женщине, ни Богу.
Интересно, знает ли об этом Анн? А если знает, то волнует ли это ее? Меня — да, меня волнует. Настолько сильно, что я почти — подчеркиваю: почти — готова делить тебя с ней.
Однако у меня есть гордость, да и потом я знаю, что если соглашусь на жизнь втроем, ты начнешь презирать меня, и тогда я уж точно тебя потеряю.
Ох, Дик, Дик, если б ты только не был так дьявольски горд и если бы ты любил меня так, как я люблю тебя! Но ты никогда меня так не полюбишь, потому что не можешь. Я вот жалею себя, а между тем мне бы надо оплакивать тебя, ибо ты живешь в аду. Ты хоть понимаешь это? Борбич говорит, ад — не что иное, как страдание о том, что нельзя уже больше любить. А ты не можешь любить — ты действительно не в состоянии любить по-настоящему.
И все же, помоги мне, Господи, я люблю тебя больше всего на свете, хотя и знаю тебя лучше, чем все остальные, включая и твою утерянную возлюбленную Изабель.
Филлис тихо разрыдалась. Блэк встал с кровати и вышел за дверь. Над долиной беззвучно взрывались звезды — красные, зеленые, белые, фиолетовые. Большая луна, незапятнанная темными «морями», гладкая и серебристая, прошла уже четверть пути по небосклону, и Река сверкала в ее лучах.
Стикс, подумал он.
Какие бы научные теории ни выдвигали Филлис с Чарбрассом, здесь все-таки ад.
Точно так же, как и на Земле.
Глава 13
На следующее утро Блэк, сидя один в кабинете, сосредоточенно просматривал сообщения, переданные ему управляющим РА. Неожиданно в комнату тигриной поступью проскользнул Хикок. Привыкший его к быстрым и бесшумным появлениям, Блэк не вздрогнул, хотя не без удивления воззрился на пылающее лицо и сжатые кулаки Хикока.
— В чем дело, Билл?
— В чем дело? — возмущенно выпалил Хикок. — Я тебе скажу, в чем дело! Не успел я сегодня выйти из дому, как первый же встречный начинает мне взахлеб рассказывать о тебе и Анн де Сельно. Я спрашиваю: какие у тебя доказательства? А он говорит: сам я, дескать, эту парочку не видал, но слышал от разных людей. А когда я велел ему заткнуть его грязную пасть, он заявил мне, что в Телеме каждый человек делает что хочет. Я ему говорю: да, пока это не задевает остальных. А он мне: я-то, мол, никого не задеваю, а вот Блэк наверняка задевает чувства Филлис Макбейн. Бога ради, Дик, куда подевалась твоя хваленая честность? Что-то ее не видно в твоем обращении с Филлис!
В общем, я велел, чтобы он заткнулся и не сплетничал, как баба. А потом, проходя по Базарной площади, встретил этого русского, Борбича — он, как всегда, толкал свою обычную речь. Ну, знаешь, о том, что человек должен возлюбить Господа и ближнего своего и что лишь тогда он сможет проникнуть в разгадку тайны долины и уберечь себя от вечных скитаний по берегам Реки.
Мы должны быть честны, проповедует он, и смотреть на самих себя незамутненным взором. А потом вдруг говорит, что ты — он назвал тебя «король Ричард» — наглядный пример человека, который похваляется своей честностью, хотя на самом деле бесчестен. Если бы ты, продолжает он, был тем, кем хочешь казаться, то не стал бы за спиной у Филлис заводить шашни с этой развратной француженкой. Он-де читал в исторических книгах, что она была распущена до предела, имела на Земле больше сотни любовников и, что хуже всего, никогда в этом не раскаивалась. А теперь она объявилась в Телеме и принялась насаждать здесь — как бишь он выразился? — ах да, свое пренебрежение к морали.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});