Читать интересную книгу Меланхолия - Рю Мураками

Неплохо получилось внушение? Я кивнула, даже не понимая, о чем он говорит.

Общаясь с Джонсоном, я как-то спросил его про этот наркотик. Не помню, что он мне ответил, кажется, что его не существует, но я, будучи в невменяемом состоянии, бредил о нем. А ты ничего о нем не слышала? Да о чем вы? — простонала я, наклоняясь вперед и сжимая что было сил колени. Из меня уже лилось как из ведра, я больше не могла сдерживаться.

Есть такой препарат, по своему действию схожий с героином, но помягче. Чистая химия. Обычно его выпускают в желатиновых капсулах. Действует в течение тридцати-сорока минут после приема. В самом начале возникает стойкое желание, которое впоследствии усиливается.

Это не экстази? Он похож на экстази, но не совсем. Если бы я захотел их сравнить, мне пришлось бы принять сразу тысячу таблеток экстази. Но действие этого наркотика другое, просто я не могу объяснить нам, чем оно отличается. Когда оно наступает, объяснить очень легко, но оно не существует в объективной действительности. Я не могу выразиться иначе.

Эффект как у травы? Успокаивающий? Не знаю. Вы ведь не принимали героин? Я покачала головой.

Героин возбуждает мазохистское влечение и обостряет наслаждение, которое доставляет представление себя объектом. А эта штука производит сходный эффект, но не заставляет человека чувствовать себя объектом. Женщина, приняв героин, мгновенно возбуждается, тогда как у мужчины он убивает всякое желание. Здесь же мужчина сохраняет свое либидо… Ах да! Обострение полового влечения сопровождается желанием умереть.

Стремление к суициду? Опять же не знаю. Есть стремление к смерти, и все. Может быть, кто-то от этого действительно умирает. Вообще здесь какое то противоречие: желание смерти и в то же время неудержимое стремление трахаться. Трудно представить такое, вам не кажется?

*****

Даже выйдя от Язаки, я никак не могла забыть, что ему ответила. Я не могла убедить себя в том, что такое действительно сказала.

Я оказалась на улице. Было уже темно. Я слишком засиделась у него, там, в квартире, которая больше походила на жилище, нежели на офис. При этом она казалась какой-то необитаемой Я решила не брать сразу такси, а немного пройтись. Время было зрелищное: сотни туристов вытягивали руки или свистели сквозь пальцы, ловя свободные машины, сновавшие по Аптауну. Но у меня больше не было сил для подобных выкрутасов.

Я постаралась поскорее убраться из этих мест — этот район подавлял меня, особенно если учесть мое состояние. Хотя по здравому размышлению, я не так чтобы часто здесь бывала за все время, что провела в Нью-Йорке…

Где вы живете? — спросил меня Язаки. Его нос был весь в белой пыли, он только что втянул в себя очень большую дозу кокаина, приложив к этому такое старание, какое делали, вероятно, еще в восьмидесятых годах. Я выключила диктофон и стала собираться.

В Даунтауне. Знаете Греймерси-парк? Я живу в нескольких кварталах оттуда.

Язаки насыпал на стол еще кокаина и взялся за свою кредитку

— Не знаю почему, но я не очень люблю Даунтаун. Хотя прожил восемь месяцев в квартале Бауэри! Но все равно не люблю. Да к тому же это очень опасное место. Первый раз я приехал в Нью-Йорк году в семьдесят шестом… Ну да, тогда еще отмечали двухсотлетие со дня образования Соединенных Штатов. В те времена я часто ездил в Восточную Европу и нашел, что Нью-Йорк действительно грязный город, как Будапешт или Прага. И эта грязь ассоциировалась у меня с Даунтауном. Вообще я никогда не побил гулять, бродить по улицам, причем не важно где — в Париже, Варшаве или в Кокуре. Тогда, в первый раз, я остановился в гостинице на Уолл-стрит. Мне приходилось много раз бывать в Даунтауне: сейчас я уже кое-что подзабыл, но помню, что посещал клуб «Макс Канзас Сити», где выступали рок-группы с такими названиями, что… Короче, так себе местечко, ничего особенного. На самом деле в этот клуб ходила одна девчонка, которая мне очень нравилась. Совсем забыл адрес… оглушительная музыка… В Нью-Йорке в семьдесят шестом не знали, что такое СПИД, и город еще не успел впасть в этот идиотский культ здорового образа жизни. Благословенные времена! Некоторые говорили, что раньше, в шестидесятых, мол, было еще лучше. Да, много чего хорошего было тогда. Ну, про шестидесятые ничего не могу сказать, а нот я видел, как расписывали женские тела розовым и фиолетовым, да под индийскую музыку, и еще курился фи… мифи… фимиам, во! Я тусовался каждый вечер в «Макс Канзас Сити». До сих пор не понимаю, что там могло мне нравиться, но я приходил туда каждый вечер. Честное слово! Там постоянно проходили рок-концерты, и это вонючее американское пиво, дешевый бурбон, несколько косяков с марихуаной и таблетки спид… Верное средство заработать себе головную боль. Я-то был покрепче, и на меня не так сильно действовала эта дрянь, но у некоторых ребят напрочь съезжала крыша, и они гадили прямо на ограждения, которых потом ставили все больше. Но я не люблю Даунтаун не из-за мордобои и ссак, а из-за убийств. Я дважды был свидетелем убийства. И каждый раз в «Канзас Сити».

Как-то я торчал там с белой девчонкой, любительницей рок-н-ролла двадцати четырех лет. Вдруг слышу: выстрелы! Такой сухой треск, очень хорошо слышно: бах! бах! Такие звуки издает неисправный глушитель. «Что такое?» — спрашиваю. «Вроде бы стреляют», — отвечает девица. У нее были густые брови и большая грудь. Сама — из Южной Каролины… Я было засомневался, но мы все-таки вышли наружу. Не знаю отчего, но мне стало страшно. Наверно, из-за того, что слишком сильно успел набраться. Короче мне было интересно, ну, не то чтобы интересно, а просто хотелось посмотреть, что там такое. Да, все два раза убийства происходили на рассвете, очень рано, хотя, возможно, я путаю. Ну, во всяком случае, у меня есть только одно воспоминание подобного рода. Сиреневые отблески, ночь бледнеет — это был «Магический час». Небо светлело, но шоссе еще тонуло в темноте, проступали лини, очертания ближайших домов. Да, именно «Магический час», как его называют в кино. На шоссе лежал чернокожий. Если честно, то это был первый раз, когда я увидел настоящего мертвеца. Конечно, я не беру в расчет похороны. Кстати, во время похорон тело убирают цветами, что придает церемонии особый оттенок. Как бы это сказать… ну, воображаешь, будто имеешь дело с куклой, манекеном. Ну вот, а тогда я впервые в жизни увидел настоящий труп. Да еще того самого парня, который только что вышел из клуба. Тело чуть подрагивало в агонии, почти незаметной. Жизнь покидала его, как откатывающиеся волны, медленно, неуловимо. Потом он затих совершенно, и в тот же момент взошло солнце. Перед нами стоял старик, он пробормотал какие-то слова, которых я не смог разобрать, осенил себя крестом и произнес: «Он умер». Станови лось все светлее, а я не мог оторвать взгляда от убитого, глаза которого остались открыты, и в них отражалась утренняя заря. Кровь еще текла из ран на груди и животе, заливая продырявленную белую рубашку. На асфальте кровь казалась совсем черной… Может это из-за шока, но я не испытывал никакого отвращения. Скорее мне все это казалось чем-то возвышенным, к тому же я был пьян и курил траву. Даунтаун на первом месте по количеству насильственных смертей. Я бы не вынес, если бы кто-нибудь смотрел на мою смерть такими же глазами, как я тогда… Н-да, неплохо я за вернул! Спишите это на логику кокаиниста — она всегда непредсказуема. Впрочем, вы поняли, почему я не люблю Даунтаун.

*****

Я прошла немного по Пятой авеню и села в метро, чтобы доехать до Даунтауна. В эспрессо-баре, что рядом со станцией, я заказала ореховое пирожное и капуччино. Потягивая темную жидкость, обжигавшую мне язык, я пыталась вызвать в памяти образ Язаки, но безрезультатно. Домой ехать не хотелось. Тогда я стала вспоминать лица и имена моих друзей и попыталась представить их комментарии по поводу Язаки. «Мичико, я прекрасно понимаю, что тебя привлекает в этом человеке. Я думаю, что общение с ним восполняет в тебе нечто утраченное, то, что ты хотела бы обрести снова. Ты словно столкнулась нос к носу с каким-то очень редким животным, да еще находящимся на грани вымирания». Вот что скорее всего сказал бы мне Билл, независимый нью-йоркский продюсер из семьи немецких евреев. Нам обоим было по двадцать девять лет. Это был блестящий юноша с интеллигентным и благородным лицом человека, единодушно признанного в своей профессии и проводящего почти все свое время за компьютером. Многочисленные фильмы, которые он продюсировал, получали призы на различных фестивалях. Он был способен потратить десять тысяч долларов на программное обеспечение для своего CD-rom'a. Билл жил в небольшом пентхаусе, в четырнадцатом корпусе, элегантно водил спортивный автомобиль, знал толк в легких наркотиках, увлекался азартными играми, играл на бегах, любил Джеймса Джойса, ирландский виски и не был геем. Я обожала общаться с этим джентльменом, разговоры с ним стимулировали мой ум. Не так давно я спала с ним — раз семь. Я даже испытывала оргазм, но в какой-то момент это само собой закончилось. Нет, дело не в каких-то проблемах или недоразумениях, просто мы отдалились друг от друга, так сказать, интеллектуально. Это произошло однажды ночью, мы перестали заниматься любовью, а потом, когда встречались, не оставались друг у друга и разъезжались по домам. У меня наметился новый приятель, он тоже нашел другую женщину. Мы уже не были под ростками и умели отличать работу от развлечений. Я хорошо знала механику любви и понимала, что, как только в ней появляется место уважению, секс отступает на второе место… С Биллом и могла говорить откровенно. Он был интеллектуалом, его дед, старый эмигрант, — очень состоятельным человеком. Дед был единственным, кому удалось бежать из Дахау, сначала он перебрался в Испанию, а оттуда пересек Атлантику и укрылся в США…