Читать интересную книгу Небесное пламя. Персидский мальчик. Погребальные игры (сборник) - Мэри Рено

Эвридика стояла спокойно, рассеянно поглаживая ладонью древко копья, отлично отполированное и очень крепкое, из твердой кизиловой древесины.

– По-твоему, они боятся, что я могу основать новую ветвь царского рода, потеснив ветвь Александра?

– Именно так я и думаю.

Рука девушки так сильно сжала древко, что побелели костяшки пальцев.

– Я согласна. Раз уж мне суждено отомстить за отца, то я согласна. Ведь он не оставил сыновей.

Кинна пришла в смятение. Она лишь хотела объяснить дочери, какие опасности их подстерегают. Не теряя времени, она добавила, что, возможно, слуги все выдумали. Об Олимпиаде вечно ходило множество небылиц вроде тех, что она совокуплялась со змеями и зачала Александра от небесного огня. Может, и в самом деле Филинна родила идиота, но идиотизм проявился, только когда ребенок подрос.

Внимательно осмотрев копье, Эвридика присоединила его к отложенному в дорогу оружию.

– Не волнуйся, мама. Давай сначала доберемся туда, а там уже посмотрим, что я должна буду сделать. А уж я сделаю все, что нужно.

«Что я натворила? – подумала Кинна. – Чего добилась?» Но, быстро опомнившись, она сказала себе, что не натворила пока еще ничего, а добилась именно того, чего и хотела. И она приказала принести со скотного двора чистого козленка для жертвоприношения, посвященного их предприятию.

Ариба, создатель погребальной ладьи, ежедневно совершал обход мастерской. Щеголеватый, но не изнеженный воин и эстет, он приходился дальним родственником македонской царской династии и, разумеется, принадлежал к слишком знатной семье, чтобы работать ради денег. Александр с неизменной щедростью одаривал его за любые проекты, будь то гробница, царская барка или декорации для публичного зрелища, но отношения между ними были чисто дружеские. Александр, обожавший тратить и дарить деньги, обижался, когда их воровали, и ценил честность Арибы не меньше, чем его дарования. Птолемей, рекомендуя Пердикке Арибу, подчеркнул это достоинство, весьма не лишнее для человека, в руки которого попадет огромное количество золота.

И Ариба действительно очень ревностно следил за переработкой золота: ни одной драгоценной пылинки не прилипло ни к его пальцам, ни к чьим-либо еще. Контрольные взвешивания возвели в ранг каждодневных священнодействий. Великолепный проектировщик, всегда привлекаемый Александром, когда требовалось создать нечто роскошное и грандиозное, Ариба со вкусом и вдохновением использовал все доверенные ему сокровища во славу Александра и к своему собственному удовлетворению. Когда задуманное им величественное сооружение под молотками, стамесками и резцами отменнейших мастеров стало обретать форму, его ликование несколько приглушилось лишь ритуальной значимостью заказа; впрочем, ему представилось, что Александр тоже одобрил бы его творение. Он понимал в таких вещах толк. А мнение Пердикки никогда не волновало Арибу.

Заметив, что вокруг мастерской опять слоняется молодой евнух, Багоас кажется, он приветливо улыбнулся ему и пригласил зайти с ним внутрь. Вряд ли Ариба стал бы искать общества этого перса в обыденной жизни, но тот слыл тонким ценителем красоты, а его преданность покойному трогала душу. Было приятно позволить ему взглянуть на ход работ.

– Тебя ждет кое-что новенькое, – сказал он. – Вчера ладью поставили на колеса. Так что теперь ты сможешь обойти ее со всех сторон.

Ариба дал знак подручным. Заскрипели засовы, в большой двери отворилась маленькая неприметная дверца. Они вошли в сумрак, окутывающий нечто блистательно-неземное.

Огромные съемные циновки, используемые в качестве кровли, предохраняющей творение от капризов погоды и ночных воров, быстро свернули в рулоны, открыв все великолепие дневному свету. Весеннее солнце метнуло ослепительные стрелы в отделанный золотом миниатюрный храм.

Длина его составляла примерно восемнадцать футов, сводчатую крышу покрывали золотые чешуйки с сияющими в них огненными рубинами, изумрудами, горным хрусталем, сапфирами и аметистами. Конек крыши символично венчал лавровый венок, поблескивающий золотыми листками, по углам высились крылатые богини Ники в триумфальных коронах. Портик храма поддерживали восемь золотых колонн, по карнизу тянулась узкая цветочная гирлянда из тонкой глазури, на фризе изображались подвиги и деяния Александра. Дно ладьи покрывали пластины чеканного золота, колеса также были обшиты золотом, их втулки украшали гривастые львиные морды. С трех сторон святилище огораживали решетки из золотой проволоки, а вход в него охраняли два лежащих в настороженной позе золотых льва.

– Видишь, уже подвесили колокольчики.

Колокольчики тоже были золотыми; они свисали с кистей гирлянды. Ариба, подняв прутик, слегка ударил по одному из них; тонкий и на удивление громкий переливчатый звон пронесся по лодке.

– Все поймут, что он прибыл.

Багоас вытер рукой глаза. Вновь вернувшись в этот мир, он начал стыдиться слез, но ему было невыносимо обидно, что Александр не видит такой красоты.

Ариба ничего не заметил; он уже втолковывал мастеру, как ловчее выправить вмятины и царапины, сделанные при установке ладьи на колеса. Совершенство нуждалось в доводке.

В глубине мастерской, под крышей, поблескивал сам саркофаг, украшенный солнечной царской эмблемой Македонии. Он был сделан из чистого золота, и шестеро мужчин с трудом поднимали его. Надобность в нем возникнет только перед началом последнего путешествия, когда Александра вынут из легкого кедрового гроба, где его опустошеное тело покоится на ковре из пряных душистых трав, и уложат в еще более благовонное вместилище на вечное упокоение. Довольный тем, что саркофаг невредим, Ариба покинул рабочую зону.

Оказавшись на улице, Багоас не преминул витиевато расхвалить творца столь великолепного сооружения, с удовольствием тем самым расплачиваясь за позволение его осмотреть.

– Эту ладью, несомненно, причислят к самым диковинным творениям человеческих рук, – обдуманно добавил он. – Египтяне гордятся своим погребальным искусством, но даже у них я ничего подобного не видал.

– Ты бывал в Египте? – удивленно спросил Ариба.

– С тех пор как Александр перестал нуждаться во мне, я позволил себе совершить путешествие, чтобы скоротать время. Он так восторженно отзывался об Александрии, что мне захотелось увидеть ее. Да, господин, безусловно, его восторги вполне обоснованны.

Евнух ничего более не прибавил, предоставив Арибе возможность пуститься в расспросы, и лишь после того со всей любезностью, искусно подогревая в собеседнике любопытство, он подвел завязавшуюся беседу к скромному признанию, что ему удалось удостоиться чести встретиться с новым сатрапом Египта.

– Так уж случилось, что все командиры и друзья Александра, присоединившиеся к Птолемею, прибыли в основном из ближайших провинций Азии, а я, единственный, приехал из Вавилона, поэтому он захотел расспросить меня о тамошних новостях. Ему, правда, уже донесли, что погребальная ладья Александра обещает стать подлинным чудом света, но он поинтересовался, кому поручили руководить ее созиданием. Услышав имя, Птолемей воскликнул, что лучшего выбора не сделал бы и сам Александр. «Жаль только, – прибавил он доверительно, – что Ариба сейчас далеко. Если бы он смог побывать здесь и насладиться красотой храма Основателя города, то…»

Багоас вдруг умолк.

– Возможно, господин, я поступаю неблагоразумно, сообщая тебе об этом, – сказал задумчиво он. На его губах промелькнула та призрачная, словно бы отраженная в водной глади улыбка, сумевшая некогда околдовать двух царей. – Но по-моему, Птолемей не стал бы бранить меня за откровенность.

Они побеседовали еще немного, и Ариба вдруг понял, что его интерес к Александрии возрос. Возвращаясь к своей палатке, он осознал, что его деликатно прощупали, но быстро выбросил из головы эту мысль. Сообразив, чего хочется Птолемею, он вынужден был бы разоблачить его происки, что могло сильно осложнить ему жизнь.

За толстыми, сложенными из красного камня стенами дворца, возвышающегося над красной скальной громадой, Клеопатра и ее служанки чувствовали себя просто роскошно (не то что в Эпире), хотя по азиатским меркам отведенные им покои выглядели весьма скромно. Однако Пердикка приказал их заново и по-царски обставить, обновил все драпировки, а также окружил сестру Александра прилично обученной челядью.

Своей молодой супруге Никее во время укороченного медового месяца он объяснил, что прибытие молоссианской царицы связано с ее бегством от матери, которая отобрала у собственной дочери власть и даже пыталась лишить бедняжку жизни. Никея, как дочь Антипатра, Олимпиаду не жаловала и с готовностью верила любым небылицам о ней. После церемониальных празднеств, приличествующих положению новобрачных, Пердикка отправил законную жену в ближайшее поместье на том основании, что война еще не окончена и ему скоро вновь предстоит отправиться в поход. Вернувшись в Сарды, он возобновил ухаживание за Клеопатрой. Его визиты и роскошные подарки соответствовали всем предсвадебным традициям.