всегда хотела, чтобы ты стала женой Ал-Физа. Уж больно ты его любила. Да и он тебя. А человеком он был очень плохим. И никого он, Ифисушка, после тебя уже не полюбил так же крепко и страстно. Айру как мучил своими изменами, так и продолжал мучить всю её жизнь. Только после тебя совсем он впал в разврат, жестокий стал ко всем. Жалко мне было Айру. Она так-то не злая была, а измученная вся душою. Я знала о её друге. Тот был к Айре добр, хотя сам по себе человеком был тоже негодным. Что же, думаю, хоть где должна же женщина иметь утешение. Он много лет её не покидал, тогда как муж Ал-Физ был тут редким гостем. Он и детей-то в лицо забывал, вот как было. Плохо они жили, Ифисушка. Очень неправильно была устроена вся их жизнь. А Рамине моей и вообще ни капли любви не досталось. Ни отцовской, ни материнской. Как же я могу её не любить, не жалеть? Каким же неустроенным был их дом. Вечно недостроенный, перестраиваемый и грязный от строительного мусора. То одно затеют, то другое. И ничего не довели до конца. Ал-Физу к чему оно было? У него в столице целый этаж имелся, да и другие дома в просторных имениях были. А у Айры денег лишних не водилось, чтобы его безумные затеи воплощать. Короче, не дом, а место для бесконечных фантазий, когда Ал-Физу влезала в голову идея устроить себе стабильную домашнюю жизнь с детьми и с женою. И тут же он о том забывал, как находил себе другую забаву. Да и работа у него была тяжкая, в борьбе с недругами и завистниками, в желании ещё больше обогатиться. Служение стране, а больше себе, после разлуки с тобою полностью его поглотило, Ифисушка. Женщины были всегда по кромке его главной жизни. Он не видел в них даже людей, так я думаю. Использовал, да и бросил как мусор плёвый. Таков он был, Ифисушка. Чёрствый, жадный до благ, которые он даже использовать-то толком не умел, ветреный и опустошённый. Да и тебя обрёк на такую беспутную жизнь, – Финэля сидела на низкой скамеечке из лаковой древесины, гладя Ифису по спине, поскольку та была повернута к ней именно спиной. Старая няня, очевидно, тосковала по тому, к чему когда-то и была призвана, – ласкать и утешать, ухаживать. Ничего другого она делать и не умела. Не считая, понятно, домашних хлопот, как приготовление еды, стирка и уборка. Но душа её требовала прежнего – прижать к себе другое и зависимое от неё маленькое существо, дать ему защиту и утешение. Рамина же давно вышла из детского возраста и позволяла себя ласкать только своим любовникам.
– Да, да, – соглашалась Ифиса, позволяя старухе, выживающей из ума, ласкать себя как дочь. Ласка была приятной и усыпляющей. – Только и было у меня, что мнимое счастье, которое я изображала для других, да и для самой себя. Я имею в виду свои роли, свои книги – свою ложную жизнь. Я творила пустые грёзы, называемые искусством, создавая чудесные образы того, чего у меня самой никогда не было, как не могло такого быть и ни у кого. Разве жизнь поддаётся тому, чтобы её собрать в книгу, в картину, в кино? Её невозможно отобразить. Её можно только прожить самому.
– Одна Ола его по-настоящему и любила после тебя. Поскольку в Айре ненависти и ревности всегда было к нему больше, чем болезненной страсти, так и не отпустившей её до конца его дней. А как он умер внезапно, – сердце у него остановилось, – так она почернела вся, высохла как обломанное дерево, и ушла следом за ним очень скоро. Вот и думаю иногда, встретила ли она его там, в Надмирных селениях, или же им обоим была оказана милость взаимного забвения друг друга?
В помещение из своей мансарды – спальной по витой лесенке спустилась Рамина. Розовое личико в тон нарядному платьицу изобразило досаду. – Ты чего тут разлеглась как у себя дома?! – закричала она. – Ты почему, Финэля, её сюда пустила?
– Так она по делу к тебе пришла. Ох, и чего же ты натворила, Рамина, что тобою заинтересовались большие люди? – застонала Финэля.
– Какие такие большие люди? Она что ли большая?
Ифиса задумчиво села на диван, сожалея о прерванном и таком сладком полусне. О ласке и воркотне Финэли. – Чего орёшь-то? Меня к тебе Сэт послал. Разговор есть.
– Какой разговор? – испугалась Рамина. – Я давно уже не прогуливала работу. Ни разу за последнее время не было.
– Видишь ли, – Ифиса обдумывала, с чего начать разговор, и не могла ухватить ни одну связную мысль. – Собственно, Сэту нужна и не ты, а та девушка, что была с тем молодым парнем. Твоим парнем. Уж не знаю, кем она ему и доводится.
– Сестра Ва-Лери? Кому и зачем она понадобилась? Сэту? Быть не может. Чтобы такой важный человек заинтересовался бедной девушкой? У неё нет даже приличного платья. Она же в моих обносках ходит. Она же на полях работает. У неё все ладошки в мозолях.
– И действовать ты должна с нею очень осторожно, Рамина. Ты должна будешь привести её в один из лучших столичных домов яств «Ночную Лиану», как только она к тебе придёт. Там подойдёшь к следящему за всеми работниками заведения старшему человеку и дашь ему вот это. – Ифиса протянула Рамине блестящий предмет наподобие квадратной монеты. – Человек сам сделает остальное. А тебе только и надо будет, что задержать её за столиком некоторое время. Чем дольше, тем лучше. Я и деньги на угощение оставлю, поскольку мне велено их тебе передать, чтобы ты не скупилась.
– Как же Ва-Лери?
– И его пригласишь. Он Сэту не нужен. За него не беспокойся.
Рамина сморщила носик. – У Ланы нет приличного платья. Она такая нищенка по виду, что мне с нею стыдно будет войти в «Ночную Лиану».
– Наряди её, – потребовала Ифиса, – у тебя барахла полно. Не жадничай. Сэт обещал тебя вознаградить за оказанную помощь.
– Ей ничего не угрожает?
– Да что ей может угрожать? У неё всего лишь спросят о том, что и надо важным и большим людям.
– А если её посадят в дом неволи? А если она виновата в том, что сбежала со своей работы? А я буду тогда предательницей, и Ва-Лери не простит меня!
– Ну что ты такое говоришь! – встряла Финэля. – Разве стал бы Сэт-Мон заниматься таким пустяком, как нерадивая работница?
– Даже Финэля понимает, о