Читать интересную книгу Шалтай–Болтай в Окленде. Пять романов - Филип Дик

Выйдя из конторы, он стал разыскивать среди домиков хозяйку. Она обнаружилась в пустом домике, где вешала чистые полотенца.

— Не найдется ли у вас немного мелочи? — спросил он. — Для телефона?

— Вы выяснили у своего друга, что с ним такое? — поинтересовалась она, когда они возвращались в контору.

— У него нефрит, — ответил он. — Это не заразно.

Она разменяла ему пятидолларовый чек.

— А семья у него есть? — спросила она. — Жена?

— Думаю, да, — сказал Брюс. Опустив монеты в телефон, он позвонил Сьюзан в Бойсе. Хозяйка мотеля вышла из конторы.

— У меня неважные новости, — сказал он в трубку. — Я сейчас на севере, в Вашингтоне, вместе с Мильтом Ламки, и он заболел. — Он стал рассказывать то же самое, что рассказывал хозяйке мотеля, но Сьюзан перебила.

— Я знаю, что у Мильта больные почки, — сказала она.

— По–видимому, он страдает этим почти всю свою жизнь.

— Ты лучше побудь там с ним, — сказала Сьюзан. — Денег у тебя хватит? Если что, могу перевести тебе телеграфом. — Они еще раньше договорились о том, что она вышлет ему деньги по телеграфу, когда ему понадобится платить за товар.

— Пока обойдусь, — сказал он.

— Когда у него приступ, он обычно пару дней лежит пластом на спине, — сказала она. — И это очень больно.

— Меня предупреждали, — сказал он. — Та девушка, с которой он живет в Покателло, говорила мне об этом, да и к тому же он уже был болен, когда я туда добрался. Так что винить мне некого; уж во всяком случае, его я никак не могу винить.

— В определенной степени можешь, — взвешенным, рациональным тоном сказала Сьюзан. — Только он в состоянии судить о своем здоровье, и если он поехал с тобой, то это не твоя вина. Он знает, что делает, он не ребенок. От тебя никто не ждет, чтобы ты оценивал болезнь другого человека, тем более если ты едва с ним знаком. Почему эта девушка не едет к вам?

— Я говорил с ней по телефону, но она сказала, что не хочет ехать.

— Это не твоя забота, — сказала Сьюзан. — Если, конечно, ты не хочешь сделать это своей заботой. Если считаешь себя ответственным.

— Я чувствую, что это моя вина, потому что если бы я не запытал его насчет машинок, то он бы никуда не поехал; в конце концов, вся эта поездка, чтобы я смог получить их. Ему от этого никакой выгоды нет. Это услуга, которую он нам оказывает.

— Ты не можешь себе позволить застрять там слишком надолго, — указала она.

— Верно, — согласился он. — Но я чувствую, что должен.

— Хорошо. Будь на связи.

— Да, я позвоню тебе еще, — сказал он, попросил ее не волноваться, а потом дал отбой. Через несколько мгновений он вышел из конторы и побрел обратно к домику.

Это как раз тот случай, думал он. Когда кто–то заболевает, то это перевешивает все остальное, особенно вопросы о том, что практичнее. Ты не можешь уже поступать как тебе выгодно. Никто не может. Экономическая целесообразность — это еще не все. И даже не самое главное. Я знаю, что если бы заболел я, то Мильт непременно остался бы.

В этом ведь основная причина, по которой Мильт оказался здесь, подумал он. Потому что ставит дружбу со мной выше всяких там практических соображений. И это главное. И ничего с этим не поделать.

Когда он открыл дверь домика, Мильт с постели пробормотал:

— Мне стало лучше. Эта чертова пакость приходит и уходит. — Теперь он сидел, подсунув себе под спину подушку. — Закрой дверь, — попросил он. — Свет меня слепит.

Закрывая дверь, Брюс сказал:

— Хозяева мотеля опасаются, что это бубонная чума.

— Тогда скажи им, чтобы скорее драпали, — хмыкнул Мильт. — Слушай, я тут вот что подумал. Может, тебе следует поехать дальше. Поищи–ка в моем пиджаке бумажник. Я записал имя того типа на обороте какой–то карточки. Парня, которому принадлежат эти машинки.

— Да ладно, — сказал Брюс. — Я уж здесь перекантуюсь.

— Принеси его, — потребовал Мильт.

Он достал бумажник и передал его Мильту. Кряхтя от натуги, Мильт стал перебирать визитные карточки и сложенные листки бумаги; рассматривая их поочередно, он всякий раз заинтересовывался и останавливался, чтобы поразмыслить и вспомнить, что означает каждый из этих предметов и почему он его хранит. Некоторые карточки слиплись, и он подносил их близко к глазам, чтобы осторожно отделить одну от другой. Одна из карточек погрузила его в мечтательную задумчивость, и он некоторое время не говорил и не двигался.

Наконец он возобновил поиски и нашел, что хотел.

— Фил Барановский, — сказал он, прочитав имя на обороте карточки. — Здесь записаны его адрес и телефон. Этот Фил забавный парень. Мы познакомились на вечеринке оптовиков. А позже он показал мне эти машинки, наряду со всем остальным хламом, что хотел сбыть с рук. Это было шесть или семь месяцев назад. Все эти вещицы наверняка все еще у него, плюс куча разного нового барахла.

— Я не поеду, — сказал Брюс. — Во–первых, потому что он, ясное дело, не продаст мне эти машинки, если тебя не будет рядом, а во–вторых, потому что я не думаю, что тебя можно оставлять одного. Не уверен, что ты нормально себя чувствуешь.

— Он продаст их, если ты будешь действовать с умом. Дай ему понять, что ты меня хорошо знаешь.

В конце концов Брюс сдался и принял карточку. Но ему все равно было тревожно. Могло ведь случиться так, что он поедет дальше в одиночку, прибудет в Сиэтл, а Барановский откажется иметь с ним дело. Поэтому, несмотря даже на то, что у него не было намерения ехать и он собирался остаться в мотеле вместе с Мильтом, он спросил:

— А не мог бы ты написать ему какую–нибудь записку? Или позвонить ему?

Мильт дернул плечом.

— В этом нет необходимости, — сказал он, бросая на него сердитый взгляд.

— Если возникнут проблемы, могу я сказать, чтобы он тебе позвонил?

Поднимаясь на кровати, Мильт сказал:

— Если хочешь. Если сумеешь до меня добраться. Здесь ведь нет телефона.

— Один есть. В конторе.

Мильт кивнул.

Усевшись в кресло в углу и глядя на Мильта, он попытался расслабиться. Но беспокойство продолжало расти.

— Слушай, — сказал он, вставая, — я думаю пройтись по окрестностям и, может быть, купить почитать. Хочешь чего–нибудь? Журнал или книгу?

Мильт постепенно осел обратно на кровать. Он открыл глаза, внимательно посмотрел на него, а потом сказал:

— Брюс, я хочу тебе кое–что сказать. Я все время думал об этом, пытаясь уразуметь, что за изъян в тебе кроется, почему ты такой, какой ты есть. По–моему, я наконец в тебе разобрался. Ты не веришь в бога, да?

На этот раз Брюс действительно рассмеялся. На этот раз вопрос был слишком бессмыслен и задан чересчур серьезным тоном; он захихикал и, раз начав, уже не мог остановиться. Вскоре он уже лежал в кресле, закрывая глаза рукой, хрипя, плача и задыхаясь, меж тем как Мильт продолжал мрачно смотреть на него через комнату. Чем больше Брюс старался прекратить, тем труднее это становилось. Наконец он утратил способность производить какие–либо звуки вообще. Даже смех его сделался беззвучным. Никогда со времен начальной школы, со времен детских сеансов в «Люксоре», где показывали комедии «Трех ассистентов»[179], — никогда он так не смеялся. Он понимал, что Мильт дурачился. Теперь до него дошло, что Мильт дурачился и раньше, в машине. Он все время подшучивал над ним с невозмутимым видом. Оглядываясь назад и осознавая, что Мильт его постоянно разыгрывал, он смеялся все сильнее и сильнее, пока у него не заболели ребра, не иссякли все силы и не закружилась голова.

Подняться на ноги ему удалось не сразу. Кое–как выдавив из себя просьбу его простить, он шаг за шагом проковылял в ванную. Закрыв за собой дверь, ополоснул лицо холодной водой. Растер его полотенцем, причесался, глянул на себя в зеркало, а потом вернулся в комнату.

Мильт по–прежнему лежал в постели.

— Мне очень жаль, — подрагивающим голосом сказал Брюс, снова усаживаясь в кресло.

— То ли я сплю, то ли вообще ничего не понимаю, — сказал Мильт. — Я задал тебе совершенно простой вопрос, а ты смеешься как сумасшедший.

— Больше не надо, — слабым голосом сказал Брюс, поднимая руку, как бы пытаясь защититься.

— Чего больше не надо?

— Я этого не вынесу.

Мильт уставился на него, а потом с яростью проговорил:

— Ты что, не в своем уме? Отойди в сторонку и как следует на себя посмотри. Что ты за человек, если смеешься над таким вопросом? — Он сел на кровати и вбил подушку в щель между своей спиной и стенкой. Его лицо раскраснелось и сморщилось, как будто кости и зубы из него вылезли, соскользнули вниз и растворились.

— Я же извинился, — сказал Брюс. — Чего ты еще от меня хочешь?

Он поднялся и подошел, протягивая руку.

Мильт пожал ее:

— Я очень о тебе тревожусь. Если бы не тревожился, то и не пытался бы говорить с тобой серьезно. — Он высвободил свою руку. — Ты умен и привлекателен; в тебе нет ничего такого, что помешало бы тебе многого достичь. Мне невыносимо видеть, как ты постоянно идешь на компромисс.