– Это надо переснимать, потому что ваш диалог не имеет отношения к сценарию и серия теряет всякий смысл!
И они были правы – ведь всего лишь одно слово или перемена порядка слов – могут изменить весь смысл фразы. А все на свете запомнить просто невозможно. Мы тараторили, как сороки. Первое время я выучивала весь текст – знала 5 сценариев наизусть. Выучиваешь одну сцену – и автоматом запоминаешь все реплики, и свои, и чужие. Но постепенно, вместе с нарастающей усталостью, я стала просто прочитывать большие монологи – реплики то запоминались, то нет. Я запоминала и выдавала текст по следующей схеме: первый дубль получался идеально, во втором появлялись какие-то слова-паразиты (ну, а, и), на третьем дубле я начинала запинаться. На пятом я уже просила «делить» – память отказывала истощенному организму в своих услугах. «Абонент находится вне зоны действия сети». Я бесконечно, бесконечно и еще раз бесконечно говорила в этом сериале. У меня был наработанный ритм – быстро, пауза, быстро, четко, растянуто. Но после четвертого дубля мне неизменно хотелось умереть здесь и сейчас. От бесконечных повторений шутки казались плоскими, диалоги – бесконечными.
Самый ужас начался, когда пришел новый режиссер и сообщил операторам, что первый дубль не считается. Тогда я стала кричать:
– Почему? Как это – не считается?! Первый-то и есть самый лучший! Я же его сыграла!
Устроила форменную истерику – так мне было обидно и жалко наших стараний, которые, как выяснилось, прошли даром – не в счет, видите ли.
Наконец, удивленные операторы нас спросили: вам правда так важно – дубль это или репетиция? Вам обязательно это знать?
Они говорили очень искренне, по-доброму. Они действительно не понимали разницу. Пришлось подробно объяснять, что дубль мы, актеры, уже играем, изо всех так сказать сил, надеясь что он окажется удачным. Мы выкладываемся и стараемся, оставляя на каждый следующий дубль чуть меньше сил. А на репетиции мы не выкладываемся, мы бережем энергию для настоящего дубля. И поэтому, когда операторы снимают «черновой» дубль для себя, чтобы посмотреть, кто куда пошел, кто как повернулся, надо предупреждать – мы-то уже работаем!
Постепенно силы меня оставляли. Ни у кого не было такой жуткой нагрузки. Я ничего не успевала и все чаще знакомилась с очередным сценарием во время съемки. Я садилась на режиссерскую читку и меня спрашивали: «Читала?». Я кивала, открывала текст и начинала смеяться.
– Да ничего ты не читала!
Буквы разбегались, сливались, расплывались перед глазами. Я была уставшая, и не могла напрячь хрусталики у себя в глазах, не могла навести фокус – механизм просто не слушался. Я произносила фразы с ошибками, хохотала над шутками, которые должна была знать назубок.
Я почти не помню редких выходных – час ночи, два часа, три… А мы снимаем и снимаем. Уже никого не можешь не слышать, не видеть. В какой-то момент я переставала запоминать события, их последовательность. И вообще воспринимать окружающий мир. Проходила неделя, но когда я силилась вспомнить, что я за эту неделю сыграла – я не могла этого сделать. Все проваливалось в какую-то черную дыру бессилия, усталости, невыносимой тяжести. Перегрузки шли страшные. Я стала нервной, дерганой, ранимой. Я была оголена, как будто с меня сняли защитный слой и обнажили все мои нервы. Я часто просила «только не трогайте меня», когда речь шла о каких-то самых обычных вещах, например, если меня режиссер вдруг ни с того ни сего в разговоре просил показать, что я сечас буду играть в сцене. И это в нормальном состоянии. Если я была на взводе по тем или иным обстоятельсвам (а их была масса), то я могла выступить и пожестче. Я, конечно, понимала, что надо репетировать. И я шла, и репетировала, но потом садилась на первое попавшееся – стул, стол, ящик – все равно – и засыпала. Полностью отключалась.
В конце концов мои мучения не оставили руководство равнодушным, и мне выделили отдельную гримерку. Правда, крошечную – два на два метра. И только через полгода после начал съемок. Но хоть так – в тот момент я была несказанно рада и этому. Правда, ко мне тут же подселилась Оля Прокофьева, но я не возражала. И у меня была только одна просьба – отключать звонок мобильного. Оля не воспринимала это как мой каприз – все прекрасно понимали, что даже обычный звонок или мелодия, которая вдруг начинает играть и повторяется хотя бы пару тройку раз – это катастрофа. Нервная система работает в режиме «тревога», она не выдерживает даже малейших нагрузок, ее резервов хватает только на то, чтобы играть. И даже сногсшибательный успех наших трудов, результат всех наших мучений и страданий, существовал где-то отдельно от меня, в космосе, далеко-далеко. Я не осознавала его. Для меня этот успех был просто набором слов и цифр, сказанных кем-то. «Феноменальная удача и небывалые рейтинги» для меня в тот момент равнялись «по области плюс три-семь градусов тепла, временами грозовые дожди». Я ничего не понимала. А в это время одна минута рекламы в «Няне» стоила столько же, сколько на Первом канале в прайм-тайм.
14.
Женщине невероятной красоты и неземного обаяния могли дать только одно имя – Любовь. С Любой Полищук меня связывали самые нежные отношения – я называла ее «мамо», а она меня – не иначе как «доню». Я храню воспоминания об этой невероятной женщине как сокровища, которые мне однажды посчастливилось держать в руках. Встреча с Полищук и наша совместная работа – настоящий подарок судьбы, и я знаю, что мои слова никто не сочтет высокопарными, так как Люба была человеком исключительным, и это было очевидно не только близким и коллегам – так считает вся страна.
Я отлично помню, как мы познакомились. Я пришла на читку – актеры собирались, чтобы вместе с режиссером прочитать сценарии, обсудить реплики, взаимодействие актеров, манеру игры и так далее. Конечно, я как-то внутренне готовилась к встрече с ней. Но учитывая мой предыдущий опыт работы в «Моей прекрасной няне», особенно в начале съемок, когда против меня обернулась чуть ли не вся команда, я сгруппировалась для отражения удара. Я сказала себе: «Меня голыми руками не возьмешь! Не выйдет! Сожрете меня только вместе с этим толстым сценарием и моим полуметровым начесом!». Если бы я тогда знала, какой Люба человек, все мое напряжение было бы просто смешным – такая, знаете, школьница перед экзаменом по геометрии. С потными ладошками.
Я вошла и увидела Полищук. Она сидела на стуле, погруженная в чтение сценария. В очках. На мое появление она отреагировала сдержанно – только посмотрела на меня, знаете, так, поверх очков. Посмотрела пристально, и нырнула обратно, в сценарий. Я ничего не поняла, но пока произносила свои реплики, старалась со страшной силой. Думала со страху: «Врагу не сдается наш гордый Варяг!». Как будто попала во вражеское окружение. Сейчас вспоминаю и сама над собой смеюсь.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});