— Это мне известно. А вы не понесли от нашего последнего соития?
Вернее было бы сказать, единственного! Каковы же последствия этого проявления Людовиком своего мужества, я до сих пор не ведала.
— Если да, — продолжал он, не дожидаясь моего ответа, — то нет никакой нужды домогаться близости чаще, чем это представляется мне уместным.
Уместным. У меня в душе, камень за камнем, вырастала глухая стена отчаяния. Я вгляделась ему в глаза. Сейчас не время для робости.
— А не думаете ли вы, Людовик, что на моем ложе мы оба можем получать удовольствие?
Он поднес мои пальцы к губам, но чело его чуть омрачилось.
— Да ведь это запрещено, Элеонора. Греховно. Писание научает нас, что, когда мужчина познает женщину, цель его состоит в рождении детей, и никакой иной причины тому не существует.
— Бог создал нас по своему образу и подобию, дабы мы испытывали телесные удовольствия совместно.
— Разумеется, но только в границах, кои определены Священным Писанием.
На меня он смотрел с недоумением, словно был поражен, что я не понимаю простых вещей. Он был таким ласковым, таким заботливым, уверенность в своей правоте была в нем так непоколебима, что я нимало не сомневалась: страх мой вполне оправдан. За этим спокойным объяснением я увидела ясно, что ждет меня дальше. Как возможно женщине, пусть даже мне, соперничать за его внимание с самим Господом Богом и предписаниями Святой Матери Церкви?
— Бог направляет течение моей жизни, но я тем не менее всегда стану заботиться о вашем счастье. Я не буду пренебрегать вами, Элеонора, но и вы должны понять: свою жизнь я посвятил Богу.
— Вы хотя бы отужинаете со мной? Нынче вечером, в моих покоях. Наедине. Только мы вдвоем, чтобы можно было…
Я беспомощно пожала плечами, ухватившись за мелькнувший шанс. Если он станет проводить со мной хотя бы какое-то время, то я могу завоевать его сердце и показать, что наша близость отнюдь не обязательно греховна.
— Нет. Не могу. По пятницам я пощусь — только хлеб и вода. Это день покаяния во грехах наших. — Он встал и отпустил мою руку. — А теперь вам пора уходить. Когда позволяют мои королевские обязанности, я весь день провожу в молитвах, от ранней заутрени до вечерни. Мне нужно молиться за спасение души. За мою страну. И за вас, дорогая Элеонора, я тоже буду молиться.
Решительно обняв за талию, он почти вытолкал меня из кельи.
— Когда же я увижу вас снова?
— Как только у меня будет время.
В его улыбке была сладость меда и пустота каменной гробницы. Не оборачиваясь, Людовик пошел прочь от меня, к алтарю собора, к толпившимся там братьям, нимало не заботясь, иду я за ним или нет.
— Людовик…
Даже головы не повернул.
— Людовик!
На сей раз я не стала умерять свой голос.
И на сей раз Людовик обернулся ко мне; даже на расстоянии был виден красноречивый упрек, написанный у него на лице.
— Нельзя кричать, Элеонора. В церкви… Это неуважение к Господу Богу.
После этого мне нечего было сказать. Людовик ушел, а я осталась, и кровь в жилах застыла, как те камни, что окружали меня со всех сторон. Одна. Без всякой опоры. Уверенность в себе рухнула, когда до меня дошла истина. Здесь я больше не герцогиня Аквитанская, правительница, держащая в своих руках кормило власти. Я просто женщина, просто жена короля Людовика.
Вот только Людовик не хочет быть королем. И меня как жену он не хочет.
По возвращении во дворец я погрузилась в глубокое раздумье, пытаясь нащупать твердь среди той трясины, что разверзлась внезапно у меня под ногами, угрожая затянуть меня с головой. Как легко было бы захлебнуться в пучине бед! Но вместо этого я созвала моих дам. Всегда спокойную, хорошенькую Мамиллу, Флорину и Торкери, озорных и острых на язык, больших сплетниц. Кокетливую Фейдиду. Задумчивую, печальную Сибиллу, графиню Фламандскую. Среди них не слышалось смеха. Они были не меньше меня встревожены. Увидев, как они со скорбными минами кутаются в меховые накидки, я преисполнилась решимости. Пора здесь кое-что менять.
— Пойдем со мной, прогуляемся, — позвала я Аэлиту. — И ты с нами, Сибилла. Скажите-ка мне, что вы думаете о нашем новом доме.
— А зачем говорить, ты и сама все видишь.
Аэлита скорчила рожицу и указала на мелкие угольки из жаровни, которые мы своими туфлями и юбками разнесли по всему полу.
— Все разломать и начать сначала! — высказалась Сибилла с необычной прямотой.
Я засмеялась. Здесь, среди них, уверенность вернулась ко мне.
— Мысли у нас текут в одном направлении.
Не прошло и часа, как я велела принести мне пергамент, перо и чернила. В результате появился список, недлинный, но чреватый далеко идущими последствиями. Я отложила его до той поры, когда Людовик удовлетворит Господа Бога и явится к своей супруге.
Перемены, каковые я задумала, коснутся не только моих личных покоев.
Глава пятая
Только через три дня Людовик решил, что душа его пока находится в полной безопасности, будучи вновь принята в лоно Господне. Тогда он покинул Нотр-Дам и пришел в мои покои. Случилось это после поздней заутрени[30], и поздоровался Людовик со мною так, словно мы расстались лишь накануне. Извиняться за долгое отсутствие он не почел нужным. Поклонился, поцеловал мне руку, губы и щеки — нежно, но быстро, скорее по-дружески.
— Вы все привели в порядок по своему вкусу? Удобно ли вам здесь, дорогая моя Элеонора?
Не сомневался, что я отвечу «да»!
— Нет. Мне здесь не слишком удобно. Да и с чего бы? — Я сделала вид, что не замечаю появившегося у него на лице встревоженного выражения. — Вы не можете ожидать, что я стану жить в подобных условиях.
— Вам нездоровится? — неуверенно спросил король.
— Напротив, я совершенно здорова! Разве я выгляжу нездоровой?
С Людовиком надо было проявлять твердость. Я заставила его взять кубок с вином, подвела к ненавистной жаровне в моей светлице, подтолкнула на стоявшее рядом с ней кресло, устланное подушками. И подала заготовленный список.
— Что это?
— Вы же сказали, что желаете, дабы я здесь была устроена со всеми удобствами. Вы этого действительно желаете?
— Я этого жажду всей душой!
— Значит, необходимо произвести в моих покоях некоторые усовершенствования. Вот эти!
— А вы умеете писать, Элеонора? — спросил он, скользнув взглядом по пергаменту.
— Разумеется, я пишу!
— Считается, что мало кому из женщин удается овладеть таким умением.
Это я пропустила мимо ушей. Он что же, полагал, будто меня воспитывал неграмотный простолюдин где-нибудь в крестьянской хижине?