Достал он шматок копченого мяса и нарезал его тонкими ломтями. Разломил бий хлеб, пахучий ячменный, походной выпечки.
Когда варево закипело, булгарин зачерпнул из глиняного горшка деревянной ложкой тягучего меду, помешал до полного растворения.
Прихватил бий тряпкой ручку котелка и наполнил приготовленным напитком две чаши. Бронзовую – себе. Серебряную – пленнице.
– Садись, – Ахмед жестом руки пригласил полонянку к ужину.
Увлеченный, он не заметил, как девушка, кокетливо склонив голову на плечико, внимательно следила за умелыми действиями хозяина.
– Спасибо, – едва слышно прошептали ее уста.
Придвинувшись ближе, Настя грациозно откинула волосы со лба и изящным движением взяла стаканчик. Напиток показался вкусным. Она снова глотнула, но так и не поняла, из чего еще, кроме душистого меда, его приготовили. Откуда ей было знать, какими правдами и неправдами попала к Ахмеду амфора с вином пятнадцатилетней выдержки.
На самом деле ее с большой оказией прислали родственники, когда-то давно поселившиеся на благодатных венгерских землях, откочевав в те места вслед за мадьярами и основав там город Пешт.
Выдержанный медок горчил. По всему девичьему телу ласковыми волнами разлились умиротворяющий покой и поднимающееся тепло. Щеки сами по себе порозовели. Белоснежные зубы матово засверкали в полумраке. Язычок-баловник прогуливался вдоль жемчужных рядов.
Исподлобья поглядывая на пленницу, булгарин жадно ел. И столько невысказанной вслух нежности и любви таилось в его взоре, что дева в смущении отводила глаза, не знала, куда девать взволнованные пальцы.
Чтобы занять себя делом, взяла в руки пяльцы, добытые специально для нее. По-детски высунув розовый кончик языка, Настя старательно вышивала по ткани цветными шелковыми нитками. И неожиданно с болезненным вздохом дева свистяще втянула в себя воздух:
– Ии-с-с-с!
Укололась она, ей больно. На глазах выступили блестящие капельки. Ахмед отставил в сторону чашку, подошел к вышивальщице, взял ее тоненькие пальчики, мелко подрагивающие, в свои широкие ладони.
На подушечке безымянного перста алела капелька крови. Бий поднес тонкую кисть к губам и нежными поцелуями покрыл место укуса.
Волнительная дрожь пробежала по всей девичьей руке. Докатилась волна до самого ее сердца. Ресницы у девы в тревоге затрепетали, рот в ожидании томно приоткрылся, голова расслабленно откинулась.
Забыв обо всем на свете, Ахмед кинулся беспорядочно целовать ее глаза, щеки, губы. Стряхнув с себя оцепенение, Настя вдруг рванулась, отчаянными усилиями стала отклоняться от его жарких ласк.
Изо всей силы раз за разом она кусала его своими крепкими зубками в руку и открытую грудь. Но он совершенно не чувствовал боли.
– О, Боги! – прошептала Настя. – Я пропала…
Изумленная и обессиленная пленница перестала биться. Бий шептал ей на ушко все приходящие на ум нежные и ласковые слова, произнося их на своем языке и на чужом наречии:
– Я люблю тебя, мой нежный цветок…
Ни он, ни она впоследствии не могли вспомнить, в какой момент его любимая полонянка поначалу слабо, едва заметным движением губ, а потом все сильнее ответила ему, чутко отозвалась на его ласки…
Земная любовь – бесценный дар. Никто не знает, когда бессмертные небожители соизволят и ниспошлют ее тому или иному человеку.
Любовь всесильна и всемогуща. Она одна разрушает все преграды, разделяющие людей. Лишь она способна соединить вместе, казалось бы, несоединимое. Любовь сокрушает и самое несокрушимое и переступает через кажущееся исключительно невозможным.
Умирали люди, рушились великие и малые царства, выходили из берегов океаны, уничтожая под своими водами все живое. Но всегда и во все времена торжествовала над всем любовь, как бы и ни старались загнать ее в рамки приличий и условностей. Ибо она и есть сама Жизнь!
«Прости меня, мама! Пронзил тебя меч. Прости отец! Сражен ты стрелой. Вы простите свою дочь. Ваша дочь больше не принадлежит вам с того самого мига, как молодой булгарин со смертельно усталым видом пощадил ее посреди горящих домов.
Бог тому судья и свидетель, что я сделала все, что могла. До самого последнего я, как могла, сопротивлялась себе и своему бескрайнему чувству, проснувшемуся во мне. Но отныне я уже не принадлежу себе. Я люблю оного мужчину. Сильного и доброго. Простите вы меня и не проклинайте. Я не только ваша дочь, я еще и женщина, женщина…».
– Я люблю тебя, враг ты мой дорогой и самый желанный… – едва слышно прошептали опухшие от поцелуев девичьи губы.
Утром при встрече с братом она безотчетно отворачивала в сторону свои горящие радостью и светящиеся счастьем глаза. Да вот Глеб сразу понял, что произошло нечто, что круто изменит всю их судьбу.
– Ты, ты… – не желая верить озарившей его догадке, вздрогнувшим голосом произнес паренек. – Настя, как ты могла? Ты предала память наших родителей! Я убью его! Убью его! – юношеские глаза запылали яростным огнем.
– Не смей! – тоненько выкрикнула она. – Не смей к нему, Глебушка, подходить. Я его люблю, понимаешь ты оное или нет? Он добрый, он хороший, он любит меня. Сие есть моя судьба. Сие есть мой земной крест. И иного для себя я не желаю.
– А как же быть мне? – растерянно произнес парнишка, плечики его потерянно опустились, спина согнулась. – Как мне жить в краю чужом?
В душе он понимал, что булгары – тоже люди. Давно уже по Руси шла добрая молва про волжских булгар. Обман и ложь считались среди них проступками вельми недостойными. Свято чтились ими все древние обычаи, строго соблюдались своеобразные законы чести.
В обыденной жизни они были безукоризненно честны и правдивы, особо почитали старших. Но ежели приходилось солгать и обмануть, выполняя полученное задание, шли на уловку, особо не задумываясь: честь воина требовала, прежде всего, успешного выполнения приказа. А за совершенный ими обман перед Аллахом всецело отвечал начальник, отдавший приказ. Военная хитрость, иначе говоря.
– Глебушка, – трепетные девичьи пальцы коснулись мальчишеской щеки, – пойдем со мной. Там тоже такие же люди живут. Авось и нам с тобой у них место найдется. И мы обретем себе новую родину.
Ушли в сторону болезненно-потерянные мальчишеские глаза.
– Настя, может, у него в Булгарии есть жена? Кем ты ему будешь? Ты про то подумала? – укоризненно спросил Глеб.
– Еще не успела, – глаза у девушки потухли. – Как я могла его про то спросить, если я больше двух слов из их тарабарщины не разумею?
– Зато я неплохо понимаю…
Утвердившись в своем решении, Глеб горделиво выпрямил спину, решительно отодвинул сестру в сторону.
– Я поговорю с ним. Да не бойся ты! – усмехнулся он, заметив, как испуганно вздрогнули пушистые реснички.
– Глебушка! – голос ее задрожал. – Я люблю его…
– Не трону я его. У меня все оружие давно отобрали. А в драке он меня сам согнет, – уважительно произнес брат, признавая недюжинную силу булгарина. – Рука у него, как у медведя…
– Да-а-а… – протянула она, вспомнив, каким ударом наградили ее саму при самой первой их встрече.
Наверное, чего-то подобного Ахмед уже ожидал, давно кидая свои настороженные взгляды в сторону слишком долго промеж себя горячо рассуждающих брата и сестры.
– Я слушаю тебя, малай, – легкая усмешка застыла на его губах. – Вижу, ты хотел поговорить со мной о весьма важном?
– Я убью тебя, если ты не женишься на сестре! – горячился Глеб.
– О, – усмехнулся Ахмед и повел в сторону парня изумленными бровями, – я слышу речь мужчины, а не сопливого мальчишки. Ты, я вижу, ничуть не боишься, что я прикажу придушить тебя, как щенка, и выбросить, как смердящую падаль, в придорожных кустах?
В мальчишеских глазах вспыхнул упрямый и непокорный огонь:
– Мне все равно. Без сестры мне не жить.
Конец ознакомительного фрагмента.
Примечания
1
Здесь и далее примечания автора