Читать интересную книгу Торговцы космосом - Фредерик Пол

Она вспыхнула.

— О, вы знаете, как это бывает, — сказала она печально. — Когда вас не стало, работы для меня не нашлось. У всех управляющих свои собственные секретарши, а я, Митч, не могла уже снова стать рядовым потребителем, когда столько долгов и все такое… И тогда… здесь открылась вакансия, понимаете?…

— Гм, — хмыкнул я, надеясь, что мое лицо осталось спокойным. Видит Бог, я сдерживал себя. Будь ты проклят, Ренстед, сказал я себе, подумав о матери Эстер и о молодом человеке, за которого Эстер должна же когда-нибудь выйти замуж, и вспомнив вопиющую несправедливость, виновниками которой являются типы вроде Ренстеда, — они держат законы в своих руках, губят жизнь таких высокопоставленных работников, как я, или простых служащих, как Эстер, вынуждая нас становиться рядовыми потребителями.

— Успокойся, Эстер, — сказал я мягко. — Теперь я твой должник. И поверь, тебе не придется напоминать об этом. Я возмещу все, что ты потеряла.

Я уже знал, как это сделать. Многим девушкам, работающим по контракту ZZ, удается успешно избежать возобновления контракта или понижения квалификации. О выкупе контракта Эстер до того, как истечет его срок, думать не приходится — это обойдется слишком дорого. После года работы по контракту многим девушкам удается неплохо устраиваться в качестве личных секретарей. Я был человеком достаточно влиятельным и надеялся, что к моей рекомендации отнесутся благосклонно и к Эстер будет проявлено внимание.

Я против всяких сантиментов в служебных делах, но, как вы, наверное, уже заметили, в личных часто становлюсь их рабом.

Эстер настояла на том, чтобы я взял у нее немного денег. Поэтому, наняв педальный кеб, я смог заблаговременно добраться до музея. Я дал кебмену деньги вперед и, когда выходил, услышал, как он отпустил ехидное замечание по адресу «некоторых привилегированных». Если бы я в это время не думал о более важных делах, то проучил бы его как следует.

Я всегда любил музей «Метрополитен». К религии я равнодушен, возможно, потому, что это область, в которой подвизается Таунтон. Но в старинных шедеврах музея есть что-то возвышающее и облагораживающее, вселяющее в душу покой и благоговение. Как уже было сказано, я пришел немного раньше намеченного времени и, подойдя к бюсту Георга Вашингтона Хилла, отца рекламы, молча постоял около него. Я чувствовал себя так же спокойно, как в первые мгновенья на Южном полюсе средь снежной тишины.

Ровно без пяти двенадцать я уже стоял перед огромным женским торсом позднего периода. Вдруг за моей спиной кто-то стал тихонько насвистывать. Мотив был какой-то неопределенный, но в нем настойчиво повторялся один из условных сигналов, который я выучил в подполье под Малой Наседкой.

Одна из дежурных сотрудниц музея направилась к выходу. Обернувшись, она улыбнулась мне через плечо.

Постороннему наблюдателю это покачалось бы обычным знакомством мужчины с женщиной. Я взял ее под руку и почувствовал, как ее пальцы отбивают на моем запястье условный код:

«Ничего-не-говорите-когда-я-оставлю-вас-идите-в-конец-комнаты-садитесь и-ждите».

Я кивнул головой, она подвела меня к отделанной пластмассой, двери, открыла ее и знаком велела войти.

В комнате было человек десять-пятнадцать потребителей. Они сидели на стульях с прямыми спинками и слушали человека с профессорской бородкой. Найдя свободный стул в глубине комнаты, я сел. Никто не обратил на меня внимания.

Лектор рассказывал о самых важных событиях того скучнейшего периода цивилизации, который предшествовал веку коммерции. Я рассеянно слушал его, стараясь отыскать в столь разных людях, собравшихся здесь, то общее, что должно было их объединять. Все они «консы», в этом нет сомненья, иначе зачем бы им здесь сидеть. Но мне так и не удалось найти в них то главное, что должно было, хотя бы внешне, отличать этих маскирующихся фанатиков от остальных людей. Каждый из них казался обыкновенным потребителем, с голодным выражением лица, которое обычно появляется у человека от соевых котлет и дрожжевого кофе. На улице я прошел бы мимо любого из них и даже не обернулся. Но я был в Нью-Йорке, а, по словам Боуэна, все «консы», с которыми мне доведется здесь встретиться, — это руководящие деятели движения, его вожди и вдохновители.

Над этим фактом тоже не мешало призадуматься. Когда я наконец выпутаюсь из этой истории, встречусь с Фаулером Шокеном и восстановлю свою репутацию, то постараюсь накрыть эту подпольную шайку, если только умно поведу игру. Я стал более внимательно приглядываться к сидящим в комнате, запоминая их лица. Мне бы не хотелось ошибиться при новой встрече.

Очевидно, был подан какой-то сигнал, но я не заметил его. Лектор прервал лекцию на полуслове, и из первого ряда выскочил низенький толстый человечек.

— Ладно, — сказал он будничным голосом, — все мы в сборе, и нет смысла терять время. Мы враги всяких потерь, для этого и собрались здесь. — Он пресек легкий смешок, пробежавший по аудитории. — Не шумите, — предупредил он, — и не называйте друг друга по имени. На этом собрании мы будем пользоваться номерами. Можете звать меня «номер один», вы будете «номер два», — он ткнул пальцем в своего соседа, — и так далее, ряд за рядом. Ясно? О'кэй, а теперь слушайте внимательно. Мы собрали вас здесь потому, что вы все новички. Вы теперь члены большой организации. Здесь, в Нью-Йорке, находится ее руководящий центр, выше его уже ничего нет. Каждый из вас был отмечен за какие-то заслуги — вы сами о них знаете. Сегодня вы получите задания. Но прежде мне хотелось бы предупредить вас об одном. Вы не знаете меня, я не знаю вас. Каждый из вас прошел испытание в своей ячейке, но наши люди на местах иногда бывают не в меру доверчивы. Если они ошиблись в вас… Ну, вы и сами понимаете, чем это может кончиться, не так ли?

Все дружно закивали головами. Я не отставал от других, но постарался запомнить этого маленького толстяка. Людей вызывали по номерам, одного за другим, они вставали и после короткой беседы с толстяком по двое и по трое выходили из комнаты, исчезая для выполнения заданий. Меня вызвали почти последним. Кроме меня, в комнате осталась только девушка с волосами апельсинового цвета и слегка косящими глазами.

— Ну, теперь вы двое, — обратился к нам толстяк. — Вы будете работать вместе, поэтому вам надо знать друг друга по имени. Гроуби, познакомьтесь с Корвин. Гроуби — своего рода литературный работник, а Селия — художница.

— О'кэй, — сказала девушка и раскурила от окурка новую сигарету «Старр». Идеальный тип потребителя, подумалось мне, если бы ее не испортили эти фанатики. Я заметил, что она жевала резинку даже во время бесконечных затяжек.

— Сработаемся, — одобрительно кивнул я.

— Конечно, — сказал толстяк. — Ничего не поделаешь, придется. Сами понимаете, Гроуби, для того чтобы дать всем возможность проявить себя, мы вынуждены сообщить вам много такого, что нам не хотелось бы завтра прочесть в газетах. Если вы не сработаетесь с нами, Гроуби, — добавил он ласковым голосом, — понимаете, в какое положение вы нас поставите? Тогда нам придется позаботиться о вас. Соображаете? — Он слегка постучал по пробке небольшого флакона с бесцветной жидкостью, стоявшего на столе.

— Соображаю, сэр, — поторопился я ответить.

Действительно, не трудно было сообразить, что находилось в этом флаконе.

***

Выяснилось, что все не так уж сложно. Однако после трех часов напряженной работы в этой маленькой комнатке мне пришлось напомнить им, — если я не вернусь в свой барак и не попаду на утреннюю перекличку, то едва ли смогу оказаться им полезным. Тогда меня отпустили.

Однако на перекличку я все равно не попал. Когда я вышел из музея навстречу великолепной утренней заре, я был полон самых радужных надежд. Внезапно из предрассветного тумана вынырнул какой-то человек и заглянул мне в лицо. Я узнал противную ухмыляющуюся рожу водителя кеба, доставившего меня в музей. — Хэлло, мистер Кортней, — ехидно приветствовал он меня, а затем мне на голову обрушился возвышавшийся за музеем обелиск или что-то в этом роде.

11

— Очнется через несколько минут, — донесся до меня чей-то голос.

— Ну, как, готов он для Хеди?

— Что ты? Конечно, нет.

— Я только так спросил.

— Подготовить для Хеди не так-то просто. Тебе пора бы это знать. Прежде их надо хорошенько напичкать амфетамином, плазмином, а иногда и ниацином меганита. Вот тогда они готовы: Хеди не любит, когда теряют сознание. Знаешь сам, как она злится.

Послышался нервный, недобрый смешок.

Я открыл глаза и произнес:

— Слава Богу! — так как, увидев грязно-серый потолок, какие бывают в конференц-залах рекламных агентств, решил, что благополучно попал в контору Фаулера Шокена. Неужели я ошибся? Лицо, склонившееся надо мной, не было мне знакомо.