Тетка Нюра плакала, протирая роскошный, поставленный на попа постамент, или гробницу, или монумент какому-то из вождей прошлого, вовремя не сумевшему юркнуть в мягкую сытную землю, маленькому, лысенькому и желтенькому в дутой черной пиджачной паре и с бумажной красной гвоздикой в петлице.
– Вот, – пускала Нюра настоящие носорожьи слезы. – Успела этих полюбить, а опять гонют к прессам, чтоб им в аду вертухаться. А ты… ты Павлуха, гад, хорошо пристроился! Я тебя в ночную еле пропихнула к моему хахалю, в пожарку на нижний антресоль, нижний подвал бойлерный. Тебе Павлуха, аспид, уже и баллы на ПУК капают с прошлой ночи.
– Я Петр, – благодарно буркнул я.
– Да и хрен с тобой тертый. Прет тебе, как комоду. Приходи в ночь к моему Афиногену, Генке тож, в низы. Будешь ассенизировать или пожарить по возгораниям. А то нет, сказали, скоро вас всех, неполноценных, отфильтруем, утрамбуем, и будете, умственные, язык ваш бескостный до изжоги жевать. Иди отсель, везунчик! Мумию некому толкануть?
– Ладно, тетя Нюра, большая вам благодарность, – сморозил я. – Выйду в ночь, позорным котом.
– Мумию кому толкани! – крикнула Нюра мне вслед. – Может зомбям предложишь, за полцены. Они с ими ласкаться любят. Эх, жизнь! – и опять остервенело закрутила тряпкой.
На площадке перед Фундаментальным университетом молодежь гуляла свое гражданское становление. С сотню разнокалиберных дивах и отроков кодировались в фундаментальном упражнении. На счет они отставляли правую ногу, и ту же руку вздымали вверх-вбок. Потом левой стороной те же судороги. Еще они изредка пропускали дергаться и в унисон восклицали «гоп-три» или «вау-квау». Я не стал ничего выснять, а, хамски надув входной драндулет, втиснулся в альма-матерь.
Аудитория-амфитеатр была почти пуста, только перед тяжелыми дубовыми дверьми кружилась хилая стайка подростков. «Если сегодня не пролезем, на завтра одни лабухи-кретины и крайние параноики, говорят, остались», – с ужасом в голосе пожаловалась мне одна девчушка. Я тихо вступил в аудиторию и пробрался на третий ряд. Внизу за зеленым столом заседала медицинско-учебная комиссия Группы здоровья нации, на одном из кресел возлежал полуживой, чуть шевелящийся учитель Аким Дормидонтыч и вяло отбрехивался от наседающих на него безлицых лиц.
– А ты кто? – сурово спросил меня один из комиссаров. – Школяр?
– От Пращурова. Контроль и замер состояния воздушной среды на газовость. Пораженные в правах распустили в городе вонь.
– Тут у нас стерильность не у всех, – поспешил отделаться от меня комиссионер. – Потеют, как детки.
– Этот тоже практически здоров, – крикнул вдруг Дормидонтыч, указывая на стоящего перед комиссией хлопчика с сиреневым от безразличия лицом.
– Ага, здоров, – вырвалось у одного из членов, крючконосого худосочного типа. Вы нам тут статистику не обсрите… не обосряйте. Чисто дебил.
– Последний вопрос. Скажи, кретин, – обратился к школяру другой член Группы здоровья, толстоватый и лопоухий. – Чем наш мир живее животного, эксистенцально?
– Протестую, – возопил крючконосый член. – Такой сложный вопрос может задавать только уровня идиот, а не попало кто. Мальчик, скажи, чем мир животного отсталее от нас, сакраментально?
– Дядьки, – ответил плотненький мальчик с блудливыми глазками любимца девчат. – А я вот так скажу, – и он вдруг встал на верхние лапы и прошелся на них шаг-два, чуть не заваливаясь на зеленое сукно комиссии.
– Иди-иди, – застонала комиссия, – атлет… гомик.. комик.
– Практически здоров, – рассудительно повторил Аким. – И по простым и наглядным результатам в арифметике, особенно в делении, и в начертании.
Поднялся шум. В комиссии бушевали:
– Вы нам тут мину свою хорошую не ложьте в парту, под ложе электората…
– Это вообще позиция для полиции – порыв третьих и четвертых колонн общества… столбов… столпов. Подрывник взялся…
Наконец угомонились, влепив нижнюю категорию.
– Следующий, – сверкнув очами очковой змеи, выкинула сухая дама с подростковым костыльком в обнимку. Вошла бойкая толстенькая девчушка с косой до трусов и умненьким пробором на крупной, твердой голове.
– Как, господин от Сената, вам контроль воздуха? – спросил вдруг Председательствующий у меня. – Не мешает? Не слишком сгустили?
– С учетом отчетности пока сопоставим с горным амбре, – отчебучил я. Комиссия согласно закивала.
– Скажи девочка, – влез Аким Дормидонтыч, – скажи стих. Умница прочитала стишок про «идет медведь… качается…». – Скажи уравнение, – попросил Аким.
– Если корень из Х, то равен У, – точно сообщила ученица.
– Практически здорова, – заверил комиссию аптекарь.
– Вы нам ноздри не заговаривайте, – вскочил крючконосый. – Все у него практически. Скажи, девочка, а у тебя в классе есть плохие ребята? Нездоровые?
– Все уроды, – сообщила школьница, оглядываясь. – За косу хватают, хоть брейся. Один рыжий к попе уже приложился. Тоже, ума палата. Платон-Ньютон. Хотите спляшу, камаринскую. И-и-ех, – и девчонка, широко расставив руки, собралась пуститься в пляс. – Праздник так праздник!
– Иди-иди, девочка, – зловеще произнесла очковая змея, поправляя съехавший на кости ягодицы нулевой бюстгальтер. – Еще напляшешься.
– Урода или имбицила? – спросил Педседатель.
– Практически здорова! – взревел взбешенный Аким.
– Ага, щас! – возразил крючконосый. – Я тут… в другой комиссии… меня всюду, с удовлетворением… спрашиваю у одного маломерки – поверите? – простейше – куда текут реки знаний? Так молчок.
– А куда это они у тебя текут? – подозрительно прищурился на первого вислоухий. – Куда это мимо народа?
– Не ваше дело, – был ответ, и двое смертельно сцепились. – Это вы народ!
Вислоухий взбеленился и полез на крючконосого:
– А с тобой уже раньше наблюдалось: спрашиваешь школяра – кто больше любит, мы – НАШЛИДа, или НАШЛИД нас. А сам ответь перед Комиссией.
– Вывести этого ушастого вон! Долой! – вскричал противник, почти клюя соседа носом. – Такого не знать. Не знает простейшую: эта любовь неизмерна, и тут и там – безмерима. А кто мерит, мерин, того под угол зрения. Померить хотел, жук косоглазый?
– Протестую, – застучал ушами вислоухий. – Этот тоже подрывник задает простейшие вопросы реально специально. Задал: цвета флага северных, это и сосунок догадается. Снег – белый, тайга зеленая, а мишка бурый. А сам отвечает серобурмалиновый. Какой малиновый? Сам ты, вон, малиновый.
– Ну нет, этого я так не оставлю, все опишу про твои инсинуции: про день круговорота знаний и День колобка, не отвертишся органам.
Пришлось председателю разводить крикунов:
– Молчать! Все вы тут с совещательным голосом. Молчать, а то с вещами, и добрая дорожка…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});