Читать интересную книгу Лолотта и другие парижские истории - Анна Матвеева

Вокруг были счастливые весёлые люди, а она видела вместо них слова, предложения, тексты, удачные или не слишком заголовки.

Дочь Маруся так радовалась, что мама наконец-то вышла в свет – а мама как вышла, так и вернулась, ещё засветло. Сбежала в ужасе, лишь только начались игры, танцы и номера художественной самодеятельности.

Больше Викторию никуда не приглашают. Запах нафталина становится крепче с каждым годом, настаивается как вино.

Маруся – чрезмерно заботливая дочь. Она пытается защищать свою маму где надо, а, в основном, – где не надо. Виктория сердилась бы на Марусю, но она сама почти так же ведёт себя со своей мамой – и может оценить ситуацию с другой стороны. Всё в их семье устроено не так, как надо – каждая гоняется за своей мамой, чтобы поймать её и окружить любовью, а мама сопротивляется и пытается проявлять независимость как дерзкий подросток. Если же кто-то ответит на чувства взаимностью, равновесие нарушится, и хрупкое семейное спокойствие разлетится на тысячу мелких осколков, как та хрустальная ваза, которая мама грохнула на прошлой неделе. Виктория замучилась выметать осколки – сегодня нашла за холодильником заостренный прозрачный зубец, который почему-то захотелось воткнуть кому-нибудь в сердце.

Мама убежала на встречу с какой-то подружкой. Маруся закрылась в комнате обиженная на мать, на жизнь, и вообще на всех, кроме самой себя.

Такие, как Маруся, «девочки-бабушки», даже наряды выбирают себе не легкомысленные, а основательные, добротные, серьёзные. Из Маруси получилась бы отличная попадья или завуч средней школы, хотя окончила она юридическую академию. Юристы – новое население страны, где прежде проживали инженеры и учителя, потом – бухгалтеры и менеджеры, а теперь – психологи, юристы и писатели. Другие профессии встречаются сегодня в России значительно реже.

Писателей, например, вокруг стало такое количество, что Виктория теперь уже стесняется своих давних поползновений – лет десять назад она сочинила что-то вроде повести, и отправила в литературный журнал.

Ответа не было, видимо, повесть не произвела на редакцию литературного журнала никакого впечатления. Ничего, что вдохновляет хотя бы на короткий отказ. Десять лет назад Виктория была решительнее, чем теперь – поэтому она позвонила в тот самый журнал, и её долго переключали с одного номера на другой, соединив в конце концов с очень усталым молодым человеком.

– Да, я помню ваш текст, – признался молодой человек, чуть ли не зевая в трубку. – Что-то такое про львов. Никакого сюжета, а мы бессюжетное не публикуем.

Виктория повесила трубку – и внутри себя она тоже в тот момент что-то повесила, прижала, вытравила. Запретила себе думать о роскоши быть писателем. Халат Обломова, шинель Акакия Акакиевича, корсет, альбом, княжну Алину и бальное платье Эммы Бовари – из сердца вон! Теперь она носила скучное, хоть и удобное платье редактора. За чужими писательскими успехами – особенно, своих ровесников, точнее, ровесниц! – Виктория следила ревниво, заранее готовилась искать ошибки, но иногда тексты попадались такие талантливые, что она невольно переключалась с раздражения на восхищение, и на лице, сложившемся в начале чтения в разочарованную гримасу, вдруг вспыхивала улыбка. Сама по себе расцветала – никто не высаживал.

Виктория и сейчас, пусть редко, пишет что-то такое про львов – но уже теперь только для себя.

Лев – символ гордости, силы, Святого Марка, Святого Антония Аббата, Марии Египетской и города Венеции, сквозной персонаж средневековых бестиариев, Знак Зодиака, верный спутник Святого Иеронима, существо, которое бодрствует лишь четыре часа в сутки, кровавый хищник, единственный среди кошачьих обладатель не морды, а почти что человеческого лица. Когда лев спит, глаза его приоткрыты. Когда он рыщет, заметая хвостом следы, то уподобляется Христу, скрывающему божественное происхождение. Впрочем, апостол Пётр сравнивает льва с дьяволом – тот тоже ходит как рыкающий лев, ища кого поглотить. Лев – аллегория Африки, гнева и холерического темперамента, а ещё он с детства интересует Викторию без всяких причин и поводов. И Знак Зодиака у неё далекий от августа – Телец, и знакомых мужчин по имени Лев, ну или хотя бы с фамилией Львов, или отчеством Львович, не имелось.

Львы появились в жизни Виктории сами по себе, как появляется всё настоящее и самое важное. Она была тогда ещё совсем маленькой девочкой, и звали её тогда не Виктория, а, будете смеяться, Викторина.

Вот именно потому что все смеялись, она и стала потом Викторией – а теперь жалела, потому что Викториной её назвал папа. Он регистрировал в загсе рождение дочери, – а выпало оно на 9 мая 1975 года, тридцатилетие Великой победы – и сотрудница загса сказала:

– Я даже спрашивать не буду, как назовёте. В тот день сплошной поток – Викторы да Виктории!

Папа растерялся ненадолго – он быстро выныривал даже из самой мутной воды. Действительно, они с Наташей хотели назвать дочку Викторией, и он даже вывел в графе «имя новорождённого» первые буквы – «Викто…»

Но что если его ненаглядная девочка затеряется в толпе Викторий? С фантазией у папы было хорошо, и он прямо здесь, у окошечка, за которым терпеливо вздыхала сотрудница, увидел перед собой бассейн жизни – мускулистые Виктории в спортивных купальниках и скользких резиновых шапочках плывут к финишу, а на старте горько плачет его дочь, так и не сумевшая преодолеть первые метры, потерялась в потоке тёзок…

…– Викторина? – не поверила своим глазам сотрудница загса, принимая заявление.

– Викторина! – с гордостью подтвердил папа.

Не имя – наказание. Мама наказала папу за самоуправство – отругала, как мальчишку, жаловался он, заглядывая в кроватку дочери через прутья, как заключенный. Викторина одобрительно гукала – она ещё не понимала, через какие муки проведёт её это имя.

– Викторина Николаевна? – хихикали знакомые. – А попроще нельзя было?

– Что, где, когда! – глумились одноклассники.

В общем, получая паспорт, она стала Викторией. Хотя нельзя сказать, чтобы так много было вокруг неё мускулистых соперниц-тёзок. Девочки ведь рождались и в другие дни 1975 года, но милому, наивному папе это почему-то не пришло в голову.

Его вот уже шесть лет как нет на свете, и Виктория жалеет, что сменила имя – она как будто выбрала себе тем самым другую судьбу. Отказалась от смешного солнечного ангела, который оберегал её в детстве, и был подарен папой – именно папой!

Раньше Виктория считала, что любит только папу, а с мамой Наташей всего лишь вынуждена мириться, как с ненужной, но при этом неизбежной математикой в школе. Мама ведь не всегда была самостоятельным подростком, в которого неожиданно обратилась на пенсии. И все школьные годы Виктории, и начало институтской жизни мама Наташа отслеживала самым внимательным образом.

Она хотела контролировать в жизни дочери всё – что Виктория ест, с кем встречается, о чём читает. Подаренную отцом книжку Брэдбери изъяла и спрятала, пожалев выкинуть (книг в те годы не выбрасывали), в бельевом отделении шкафа. Думала, что Виктория не посмеет копаться в родительском белье – и та не посмела бы, если бы речь шла не о книжке, отобранной на самом, как водится, интересном месте.

Непонятно, чем маму Наташу так уж напугал невинный Брэдбери – но так или иначе, книжка лежала, задыхаясь, среди маминых лифчиков. Уткнулась обложкой в полуоткрытую – для аромата! – упаковку мыла «Яблоневый цвет». Виктория вытащила книгу, успевшую пропахнуть мылом, и тут же, не отходя от шкафа, впилась глазами в рассказ «Вельд».

Переводчик, между прочим, Лев Львович Жданов, но это, конечно, совпадение.

Мама отняла книгу ровно на том месте, где дети хозяев – названные, как Виктория сразу догадалась, в честь Питера Пэна и девочки Венди – вернулись домой после дня развлечений. «Щёки – мятный леденец». Как же так, расстроилась Виктория, мятный леденец ведь зелёный! Наверное, у них в Америке другие леденцы, жаль, не проверить.

А вот львы в рассказе были такие живые и страшные, что Виктория, сама себя ругая, начала мечтать о такой же детской комнате – чтобы превращалась во всё, что пожелаешь. Разумеется, ей не пришло бы в голову запирать там папу с мамой (поэтому она и ругала себя – за то, что не сочувствует, как того хотели писатель Брэдбери и переводчик Лев Львович Жданов, несчастным родителям, а вместо этого завидует их детям).

«Шуршащая поступь крадущихся хищников» – шепчущими, шипящими звуками Лев Львович Жданов переносил в русский язык таинственную походку льва. «Запах разгоряченных шкур», «шумное львиное дыхание» – так Виктория впервые увидела перед собой живого льва и навсегда полюбила его за силу и красоту.

Спустя многие годы она подсунула «Вельд» своей Марусе. Девочка расправилась с рассказом в минуту – лев за такое время не успел бы даже начать кровавую трапезу.