– Алекс? – пытался я сдуть пыльцу с его жёлтого носа.
– Тебе идёт форма офицера, – попробовал я использовать свой последний шанс, зная, насколько падки военные на тщеславие. Страшно не хотелось погибать, вовремя не струсив, я пытался зацепиться хоть за собственные трусы, чтобы не утонуть в этой трясине.
– На то она и форма, чтобы любому дерьму можно было её придать, – видимо, не до конца понимая значение этой заученной на всякий случай фразы, важно выбасил комиссар и достал часы, на цепочке которых болталось маленькое кадило, так и не посмотрев на циферблат, громко возвестил:
– Времени в обрез.
Быстро застегнул плащ на все пуговицы, так что он приобрел форму рясы, и засунув в кадило остаток сигареты, начал раскачивать его. Дым тёплой ватой заволок наши лица. Напряжение спало. Даже в лампочках. Потускнело, как в храме. Комиссар прежде всего проповедник, и, как всякий проповедник, он умел убеждать людей… Чем умнее себя считали люди, тем легче ему это удавалось. Когда у человека нет веры, только образование может заставить его умереть добровольно. Он нашёл болевую точку и надавил на моё сознание, как на прыщ, который мешал ему пройти кастинг на главную роль:
– Сынок, это война, тот, кто живёт, в полном смысле этого слова, подталкивает к краю обрыва тех, кто хочет выжить, они обязаны подохнуть за того, кто живёт хорошо, каким бы ничтожным он ни был, ничтожество живее всех живых, потому что оно ничто. Смирись с этим и ступай. Вдохни поглубже, воздуха больше не будет.
– Комиссар, мне страшно, – обречённо возразил я.
– Страх – это же твоё нормальное состояние, ты с ним вкусил мир, ты с ним и уходишь. Чтобы тебе было легче, кричи что-нибудь дерзкое, то, чего никогда бы себе не позволил при жизни ты, а скорее, не позволяло общество…
Я пытался сопротивляться, однако конечности не слушались, и скоро моим мясом зафаршировали пушку. Меня зарядили. Теперь я снаряд, я тот самый не розовый слон, который рванёт так, что мало не покажется. Я почему-то вспомнил первый полёт человека в космос и постарался улыбнуться так же.
Представил, как кто-то пакостный и ничтожный подводит меня к пропасти, к краю жизни, темноты, забвения, могилы, плоти, к раю, где должно быть всё включено, замер и через мгновение взвился вверх, чтобы скоро вонзиться, погрузиться в бескрайнюю плоть Родины. Как же она всё-таки красива…
Внизу осенняя солёная лужа плескалась среди гор и степей, море целовало берег, а он всё сомневался: то раздевался, то снова накидывал на себя синее влажное одеяло. Где-то на горизонте замер слон, мир всегда сомневался, и когда он решался убить, это уже была война.
Я летел и кричал на весь мир:
– Кыш, государство, пошла на х…, смерть, мне нужна другая! Пошли на х… все, кто хочет мною руководить, я вам не верю…
2011