Читать интересную книгу Комики, напуганные воины - Стефано Бенни

Рак без особого трепета смотрит на зеленую цикуту. Потом, зажмурившись, опрокидывает ее одним махом.

— Раз в год можно, — комментирует он. — Как выражаются латиняне, semel in anno licet… — (Нужное слово не приходит на ум.) — Эх, был бы здесь Лучо!

Веселья как не бывало. Лучо болен. Почему? Потому что стар. Леоне мертв. Почему? Нет ответа. Имеются в государстве вопросы и поважней.

Если б не пошел он в тот сад…

Если б не пошел он туда в тот вечер, в его-то годы…

Если б они сидели на месте и не высовывались.

Если б народ не открывал рта, а предоставил говорить комикам, делающим «шах вперед».

Если б не выходили люди на площадь да не действовали властям на нервы.

Если б подчинялись беспрекословно, чтобы не надо было их всякий раз запугивать.

Если б вообще никакого народа не было.

Народ — вот главная помеха современной демократии.

— Этого вы, конечно, не скажете в своей предвыборной речи, депутат Сорока.

— Не скажу, но подумаю.

— У этого Сороки на морде так и написано: «Не пойман — не вор», прямо душа радуется, — говорит Жираф, читая в «Демократе» про то, как мэр с блеском открыл Салон Бесплатных Макарон.

— Если б Леоне не пошел туда в тот день? — смущенно повторяет Рак: после мятного ликера он выдул еще шесть пива.

— Неужели вам никогда не случалось идти куда-нибудь, не зная толком — зачем? — спрашивает Жираф.

— Ну как же! Вот несколько лет назад… — начинает рассказывать Крот. — Проснулся я как-то утром и подумал: нет, так дальше жить невозможно! Корабли космические по галактике шастают, а я тут кирпичи кладу. Взял и ушел. По ночам стал в бинокль смотреть, не приземляется ли кто. Стою однажды ночью у футбольного поля, гляжу — садится небольшой такой звездолет, ну до того красивая штука — вроде зеленой окарины. Вылезают двое таких же, как мы, только без ушей и глаза побольше. Представляются: очень приятно, Брум с Бухвоста, Бунт с Бухвоста, рад познакомиться, Крот, как добрались, да везде заторы — в общем, все, что обычно говорится при «близких контактах третьего вида»[18]. Они мне: тут у нас загвоздка — карбюратор чихает.

— Так прямо и сказали?

— Ну да. Только, разумеется, пользовались ядерной терминологией. К вашим услугам, говорю, это мы мигом, а там у них, оказывается, фюзеляж пробило, и туда попадал межгалактический воздух, вот карбюратор и заклинило. Ну, я дыру зашпаклевал известкой, сколько, говорят, мы вам должны, да что вы, отвечаю, рад был помочь, а они: ну что ж, если вдруг будете случайно в наших краях… да уж и не знаю, говорю, супруга моя каждый год все в Римини да в Римини. Тогда Брум мне и говорит: дайте хоть по-бухвостовски пожать вам руку. Они когда жмут руку — будто током бьет, так у меня после этого сразу прошли и радикулит, и печенка, три года я был как огурчик, потому что их рукопожатие действует как раз три года. Я им на прощанье подарил герань, там она считается деликатесом, они готовят из нее подливку для бухвостели — это ихние макароны. А Брум мне и говорит: «Позволь дать тебе напоследок один полезный совет: когда идешь, смотри не только вперед, но также вниз и вверх. Больше увидишь». С тем и улетели.

Всем рассказ Крота понравился, только Слон выражает недоверие.

Тут откуда ни возьмись появляется Волчонок, вид у него таинственный; пожалуй, впервые в истории секретный агент вооружен мячом.

— Где Лючия?

— Только что ушла. Может, еще догонишь.

— Бегу.

— Погоди-ка, — останавливает его Слон. — Ты знаешь, что такое бухвостель?

— Макароны с дырками, как на дудках, их едят на Бухвосте с подливкой из герани.

На подходе к клинике Лючия и Волчонок замечают какую-то необычную суматоху. Четыре «пантеры», масса репортеров, огромный мотокентавр, перегородивший им дорогу. Все они сопровождают синий Фиат-кашалот с пуленепробиваемыми стеклами и ростральными дворниками.

— Это депутат Сорока, будущий мэр. Приехал в клинику с визитом.

Атмосфера в Святой Урсуле накалена. Опорожняются утки, меняются простыни, дезодорируются больные. Самые запущенные палаты закрыты, а пациентов согнали в маленький холл и посадили перед телевизором. Джильберто Филин бегает туда-сюда, передвигая шкафчики для медикаментов, поправляя шапочки, выслушивая раковины умывальников. Повсюду развешивают добавочные распятия, изымая их с груди сестер милосердия. Совершает добровольный крестный путь санитар — несет внушительное дубовое распятие. На обеденных подносах рядом с манной кашей появляются неправдоподобные ломти сыра и простыни ветчины. С одним из больных при виде банана случился обморок.

Вот уже демократический гул возвещает о том, что по ступеням восходит Сорока, и скоро глухие услышат, а слепые прозреют и обретут право голоса.

ЗАЛ ОЖИДАНИЯ

— Мы идем навестить больного, — говорит Лючия, — из сто девятой палаты.

— Нельзя, пока не завершится визит депутата, — отвечает цербер.

— И сколько же он продлится?

Страж разводит руками: амплитуда — два метра пятнадцать сантиметров.

— Так что же нам делать, здесь подождать?

— Вы родственники?

— Да, — врет Лючия.

— Я — нет, — чистосердечно признается Волчонок. — Я только друг.

Страж кривится.

— Вот как? И сколько же лет твоему другу?

— Семьдесят.

— И ты, пацан, дружишь с семидесятилетним?

— А вам бы не хотелось подружиться с малышкой лет восемнадцати?

— Ну, то дело другое.

— Это как сказать.

— Что-что?

— Ничего. Так вы меня пропустите?

— Нет. Только родственники.

— А друзьям нельзя?

— Ты что, оглох? Я же сказал: только родственники.

— Нет, тогда б я был не здесь, а у оттоларинголога.

— Отоларинголога, с одним «т».

— Как мотороллер?

— Да.

— А не как оттоманка?

— Нет. Чего ты мне мозги пудришь?

— А вы мне?..

— Ну хватит, парень, ты мне уже осточертел, понятно? И прекрати гонять этот мяч.

— А что, нельзя?

— Нет. Иди на стоянку. Именно здесь тебе приспичило играть?

Вмешивается Лючия, и цербер отстает. Но как только появляется процессия без пяти минут первого гражданина, мстительный Волчонок выпускает из рук мяч. Дзико, прикинувшись адской машинкой, медленно катится под ноги депутату. Из-за этого инцидента визит задерживается на добрых две минуты.

СТО ДЕВЯТАЯ ПАЛАТА

На третьем этаже мучается Лучо Ящерица, но оказать ему помощь никто не спешит. Еще хуже Камбале. Его перевели на другую кровать и посадили, чтобы депутату было лучше видно. Дышит он как турбина. В довершение всего снова выключили телевизор.

Чинция и Оресте — в коридоре, вытянулись по стойке «смирно», в то время как Джильберто Филин нервно проверяет пульс часов. Сороки все нет как нет. Но наконец он появляется на лестничной площадке — моська в золотых очечках и черных остроносых ботинках. Эскортируют его охранник и сестра милосердия, оба при усах. Сорока чмокает Филина. Скарлатина в пижаме подносит ему зловонные лилии. Санитары улыбаются — кто во что горазд. И тут раздается крик Лучо из сто девятой:

— Камбала концы отдает!

Джильберто Филин ложится на крыло. Он ведет депутата осматривать современное немецкое оборудование, позволяющее контролировать сердцебиение пловца на десять километров. Сороке это явно ни к чему, но он приговаривает: «Великолепно, великолепно» — и соглашается измерить давление. Оно у него немного понижено.

— Лучше низкое, чем высокое, — замечает он.

Присутствующие оценивают его познания в медицине одобрительными кивками.

Чинция Аистиха, внезапно дезертировав с торжественной церемонии, мчится в сто девятую, к уже синюшному Камбале. Она дает ему кислородную подушку и возвращает в лежачее положение. Лучо Ящерица стоя гордо демонстрирует сквозь прореху в штанах остатки греховности. В этой позе и застает его без пяти минут мэр.

— Видите? — изрекает Филин. — Некоторые больные, когда им становится лучше, сами на ноги встают.

Лучо Ящерица тут же ныряет в постель.

Депутат, заложив руки за спину, подходит к нему поближе.

— Ну что, получше вам, получше?

Лучо демонстративно щупает причинное место.

Его ограждают дополнительными простынями. Смущенный Сорока перепархивает к койке Джанторквато Крысы, который лежа пытается изобразить почтительный поклон, отчего принимает форму банана.

— Ну что, получше вам, получше?

— Даст бог…

— Конечно, даст. — Депутат делает знак сестре милосердия, дескать, напомните мне, я потом лично переговорю с этим богом. — Ну, как самочувствие, как самочувствие?..

— Хорошо! Доктор так заботливо о нас заботится… Так можно сказать — два раза?

— Конечно! А когда вас выпишут, знаете, а, знаете?