Читать интересную книгу Полтора кролика (сборник) - Сергей Носов

И она ушла от меня к Филимонову!.. (Мстительно.) Но он ее тоже бросил!..

Софья Андреевна. Ну что ты несешь? что ты несешь?!. Кто кого бросил?… кто ушел?!. от кого?!. От тебя?… И это говоришь ты… Ты, который за каждой юбкой?!.

Достоевский. Не надо, зачем вы?

Анна Григорьевна. Обычная сцена, не обращайте внимания. «У них отношения».

Софья Андреевна. Он и с тобой трахался в костюмерной!..

Анна Григорьевна. Федор, это неправда. Все было не так. Мы все играли Островского… А он… он…

Толстой. Я всегда был против абортов!

Анна Григорьевна. Он не такой!..

Софья Андреевна. Он приполз ко мне на коленях… он вымаливал прощение… И я, дура, его простила!.. Почему?… почему бабы дуры такие?

Толстой. Женщинам не наливать. (Достоевскому.) Прошу.

Достоевский. Я, пожалуй, не буду. Я нервный.

Толстой. Ваше здоровье. (Пьет один.)

Пауза.

Софья Андреевна. Пей, пей один, алкоголик! Пей!

Пауза.

Толстой (заев пирожком). Я вам вот что скажу. Все беды нашего театра от того, что мы потеряли суфлера. Театр без суфлера уже не то. На сцене обязательно должна быть суфлерская будка! Здесь!.. Что такое суфлер? Суфлер – это внутренний голос сцены!.. Это совесть сцены, вдумайтесь в мои слова!.. Я знал одного ветерана, целая школа была… он рассказывал… целый культурный пласт!.. Никто не знал пьесу лучше суфлера. Суфлер читал ее целиком! От начала и до конца! Единственный в театре! Причем множество раз!..

Софья Андреевна. Анна, прости меня, я тебя не хотела обидеть.

Анна Григорьевна. Не первый раз, Софи. Все хорошо.

Толстой. Сначала убрали суфлера… Потом отменили драматургию… Посмотрите в окно. Что мы видим? Одно запустенье!.. Деградация!.. Низость!.. Распад! Мы все похоронили культуру!

Достоевский. Я не хоронил культуру! Я вообще… не люблю похороны.

Толстой. Да, Федор, да! И я тоже – разлюбил лицедействовать!.. Я разлюбил сцену! И эту – тоже. Мне не нравятся мои последние роли! И эта роль не моя! Я не Лев! Я даже не Николаевич! Я не Толстой!

Софья Андреевна. Труха, труха, труха!

Толстой. Подскажи! Гд е выход? Мне необходима подсказка!

Анна Григорьевна. А где здесь окно? В какое окно я должна посмотреть?

Софья Андреевна. Стекло и труха! Стекло и труха!

Достоевский. Кто, кто, кто вам сказал, что они отравились?… Кто???

Пауза. Все глядят на Достоевского.

Почему вы решили, что они обязательно отравились?… Я вас спрашиваю!.. Почему вы даже не допускаете мысли, что пирожки могли им понравиться? Почему если негры, незнакомые негры, говорят о наших пирожках, так обязательно их ругают?… Кто вам сказал, что они ругают?… Может, делятся друг с другом радостью?… Может, вкусные, отличные пирожки!..

Толстой. Дон’т андерстенд.

Софья Андреевна (негромко). Лева, ты выходил – я рассказывала, как ехала в автобусе с двумя неграми…

Толстой. С двумя неграми?… Когда?

Софья Андреевна. Какая тебе разница, когда?… Просто они говорили о пирожках!

Достоевский (в зал). Просто надо уважать самих себя!.. Вот я о чем! О самоуважении!..

Софья Андреевна (тихо). Это ты, Анна, сказала, что они отравились…

Анна Григорьевна (любовь к истине). Федор, но ведь наши пирожки в самом деле не всегда хороши. Мы все это знаем.

Достоевский. Я устал от мазохистских анекдотов!.. Я устал от постоянного самоедства!.. Так нельзя!.. Надо быть выше собственных вкусов!..

Толстой. О вкусах не спорят!

Анна Григорьевна. Однако, Федор, ты когда-нибудь пробовал сосиски в тесте?…

Достоевский. Да при чем тут сосиски в тесте? Я что, о пирожках или о сосисках в тесте?!. Я о подходе!.. Какая труха? Какое стекло?… (Идет в направлении зала.)

Анна Григорьевна. Осторожно!

Звон разбитого стекла.

Там… (Испуганно.) Там ведь… Желваков…

Достоевского нет.

Ушел…

Софья Андреевна, Анна Григорьевна и Толстой глядят в зал.

Толстой (ошарашенно). Как это он?… Куда это он?… Без мотивации? (Пауза.) В народ?… В элиту?… На кладбище?…

Софья Андреевна. А говорили пуленепробиваемое…

Анна Григорьевна. Точку нашел критическую… Тюк – и разбилось!

Софья Андреевна. Какая странная история…

Анна Григорьевна. А как же… мы?

Толстой. Тише, тише… Нас слышат…

Сочинения Рудакова

по 72 слова каждое

Седьмая цифра

Счастливые… Она, конечно, их не съедала, как того требует строгий закон, но выявляла всегда, – каждый трамвайный билетик обязательно проходил экспертизу. Делала это машинально, не задумываясь: прежде чем положить билет в сумочку, складывала первые три цифры и три вторые. А что? Иногда сходилось. Убирала и забывала о счастье… В октябре ввели семизначную нумерацию. Внутри что-то сломалось. Лопухов сам ушел. Подсела на сериал. Купила ортопедические стельки. Почему надо за все платить? Стала зайцем. Зайчихой.

Во!

– Ковыляю лесом, никого не трогаю. Вдруг: «Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел, я от зайца ушел, от волка ушел, а от тебя, медведь, и подавно уйду!»

И в кусты укатилось.

Во, думаю.

– Отчего деревянная? Так живую старик отрубил…

Я к нему: скрып, скрып. Вижу, лапа моя в горшке варится, шерстка разбросана – знать, щипала старуха. Спряталась на печи, думает, не замечу, а старик под корыто залез.

Съел я их.

Во, думаю.

Цирк

Видите ли, сначала шло все как по маслу. Не предвещая ничего нехорошего, клоун веселил своими калошами, и долго резвились на одной лошади десять джигитов. Знаете ли, потом пошли неурядицы. Канатоходца с каната сдуло, шпагоглотатель пригвоздился к стулу, у фокусника из рукава выскочил сдуру ошалевший кролик. К счастью, дрессировщик спас положение. В силу разума твердо веря, не размышляя о возможной потере, он предъявил страшному зверю свою голову. И мы благодарно в ладоши захлопали.

Шестое июня

Мне рекомендовано забыть это место – не посещать никогда.

А я вот пришел.

Многое изменилось, многое не узнаю, а могло бы измениться еще больше и гораздо в большем – в планетарном! – масштабе! – выбей тогда я дверную задвижку и ворвись в ванную комнату я!..

Надеюсь, у меня нет необходимости в десятитысячный раз объяснять, почему я хотел застрелить Ельцина.

Хватит. Наобъяснялся.

С тех пор, как меня освободили, я не бывал на Московском проспекте ни разу.

Станция метро «Технологический институт» – здесь я вышел, а дальше ноги сами меня понесли. Все рядом. До Фонтанки (это река) шесть минут неспешной ходьбы. Обуховский мост. Мы жили с Тамарой не в угловом доме, а рядом – на Московском проспекте у него восемнадцатый номер. Надо же: ресторан «Берлога»! Раньше не было никаких берлог. Раньше здесь был гастроном, в нем Тамара работала продавщицей. Я зашел в «Берлогу» взглянуть на меню. В частности подают медвежатину. Что ж.

Если это «берлога», то комнату в доме над «Берлогой», где я жил у Тамары, справедливо назвать «Гнездом».

В нашем гнезде над берлогой был бы сегодня музей, сложись все по-другому. Музей Шестого июня. Впрочем, я о музеях не думал.

Захожу во двор, а там с помощью подъемника, вознесшего рабочего на высоту третьего этажа, осуществляется поэтапная пилка тополя. Рабочий бензопилой ампутирует толстые сучья – часть за частью, распил за распилом. Я уважал это дерево. Оно было высоким. Оно росло быстрее других, потому что ему во дворе не доставало солнца. Под этим тополем я часто сидел в девяносто шестом и седьмом и курил на ржавых качелях (детская площадка сегодня завалена чурбанами). Здесь я познакомился с Емельянычем. Он присел однажды на край песочницы и, отвернув крышечку аптечного пузырька, набулькал в себя настойку боярышника. Я хотел одиночества и собрался уйти, но он спросил меня о моих политических убеждениях – мы разговорились. Нашли общий язык. Про Ельцина, как обычно (тогда о нем все говорили), и о том, что его надо убить. Я сказал, что не только мечтаю, но и готов. Он тоже сказал. Он сказал, что командовал взводом разведчиков в одной африканской стране, название которой он еще не имеет права предать огласке, но скоро сможет, и тогда нам всем станет известно. Я ему не поверил сначала. Но были подробности. Много подробностей. Не поверить было нельзя. Я сказал, что у меня есть Макаров (еще года два назад я купил его на пустыре за улицей Ефимова). У многих было оружие – мы, владельцы оружия, его почти не скрывали. (Правда, Тамара не знала, я прятал Макарова под раковиной за трубой). Емельяныч сказал, что придется мне ехать в Москву, основные события там происходят – там больше возможностей. Я сказал, что окна мои глядят на Московский проспект. А по Московскому часто проезжают правительственные делегации. Показательно, что в прошлом году я видел в окно президентский кортеж, Ельцин тогда посетил Петербург – дело к выборам шло. Будем ждать и дождемся, он снова приедет. Но, сказал Емельяныч, ты ведь не станешь стрелять из окна, у них бронированные автомобили. Я знал. Я, конечно, сказал, что не буду. Надо иначе, сказал Емельяныч.