– Знаете, – сказал он тихо, – я о вас много думаю, мисс Финдли. Не чувствуете ли вы себя здесь одиноко. Я спрашиваю себя, как проходят ваши дни, пока мы с мистером Финдли работаем в конторе. Каково вам дни напролет оставаться дома одной, в окружении одних только слуг. Пусть даже они для вас что-то вроде семьи, но им надо заниматься своими делами, а вы все это время предоставлены сами себе.
– Я люблю быть одна, – строптиво отбивалась она.
Он метнул в ее сторону быстрый взгляд, скривив рот в плутовской улыбке.
– Чтобы иметь возможность тайком ходить плавать?
Георгина замерла, а он пожал плечами.
– Раза два-три я возвращался домой раньше времени и случайно видел, как вы прокрадывались в дом. Мокрая с головы до ног. – В его улыбке появился некий вызов: – Что и навело меня на вопрос, что там такое скрывается в одичалом уголке сада, который оказывает на вас столь притягательное воздействие.
Лицо Георгины посуровело.
– Это касается только меня! Там мое место, – ощетинилась она, голос как острый нож, но он отскочил от него, не поранившись.
– А, женщина с тайнами. – Он прислонился виском к боку лошади и посмотрел на Георгину. – Мне это нравится. – В его голосе послышалась глубокая вибрация, пока он снова не выпрямился: – Разумеется, я не посягну на ваши тайны. И на ваше укрытие.
Георгина повернулась к нему спиной. Вскинув подбородок, она смотрела в морскую даль.
Где-то там, в далекой синеве плыл на своем корабле Рахарио. В лабиринте островов, покрытых джунглями, населенных чужими народами.
Желание забрести в волны и предаться им, ощутить воду всем телом и положиться на нее было почти непреодолимым. Когда она уходила плавать в море, в ней оживали не только воспоминания о днях с Рахарио, проведенных на пляжах Серангуна; любая волна, добегавшая до ее тела, могла быть той, которую перед этим бороздил своим килем корабль Рахарио, а может быть, он и сам плавал в ней.
Ветер с запада остудил ее разгоряченное лицо, и Георгина молча попросила этот ветер скорее развернуться и принести ей назад любимого.
* * *
Георгина всегда предпочитала быть одна, даже находясь среди людей.
Она любила молчать. Наблюдать, слушать и рано или поздно дать втянуть себя в этот мир, в котором она могла бы чувствовать на вкус формы и обонять цвета. В котором она понимала бы язык животных, а деревья и реки были бы одушевлены и камни дышали. Мир, который ей открыла мать в сказках и легендах из Прованса, из Мадраса, Махараштры и Бенгалии и который после смерти матери давал ей надежную защиту. Этот мир, о берега которого бились волны океана, был родиной оранг-лаут.
Рахарио изменил ее уединение.
Не только тем, что ей теперь недоставало его близости, его голоса, его поцелуев, тепла его кожи. Он оставил ей жажду большего, все большего, и эта жажда ее перевернула. Мечту о жизни, которую она могла нарисовать себе лишь смутно. Эта мечта пугала ее, потому что была такой размытой, непостижимой, всего лишь чувство в глубине ее утробы; тоска, терзающая ее и не дающая ей покоя. Как будто море, которое снова и снова заманивало к себе Рахарио, теперь звало и ее.
– Осмелишься ли ты любить? – взывало к ней море. – Осмелишься ли жить?
Стеклянный купол неба возносился над садом. Освежающий ветер трепал кроны деревьев, позади которых обозначились серые полосы дождевых туч.
Георгина напряженно покусывала губу, глядя, как Ах Тонг обрывает увядшие звездочки из алых и ярко-розовых гроздьев живой изгороди, так называемого «пламени джунглей».
– Что-то тяжелое у тебя на сердце, Айю… мисс Георгина?
Георгина не могла припомнить, чтобы Ах Тонг когда-нибудь суетился, работая в саду. Спокойно и с торжественной самоотдачей вырывал сорняки, работал граблями, сеял, сажал рассаду, косил и пилил. Словно жрец, который в этом зеленом, роскошно убранном цветами храме осуществлял служение в честь богини красоты и плодородия. Как будто постоянно был в согласии с собой и с миром.
– Ты счастлив, Ах Тонг? – тихо спросила она.
– О да, – ни на миг не задумываясь, не отрывая взгляда от пышных шарообразных соцветий, кивнул он. – Я счастливый человек, мисс Георгина. Боги ко мне благосклонны.
Он выбросил пригоршню отсортированных цветов, выщипнул пожелтевший листок из зелени, и еще один, и приступил к следующему соцветию.
– Я родом из очень бедной местности в провинции Фукиен. Нас, детей, было слишком много для маленького рисового поля моего отца и для огородика моей матери. В неурожайные годы у нас не хватало всего, мы голодали. Двое моих братьев умерли, а трех моих сестер родителям пришлось продать. Когда я достаточно подрос, я отправился к морю, чтобы найти работу. И там был человек, который вербовал людей в Сингапур. Грузчиками, кули. Я был силен, но недостаточно резв, и за это меня часто били. Однажды это увидел туан и спросил у меня, понимаю ли я в растениях.
Ах Тонг разглядывал живую изгородь, обыскивал каждое соцветие, нет ли увядших лепестков, не пропустил ли он что-нибудь, и затем кивал сам себе.
– Так я попал сюда. – Он нагнулся взять грабли, чтобы сгрести отцветшие звездочки в траву. – И посмотри на меня сегодня, Георгина. У меня лучшая работа, о какой я только мог мечтать, и мне за нее хорошо платят. Уютное жилье, которое мне ничего не стоит. Я досыта ем и могу откладывать деньги на старость. И вдобавок ко всему небо послало мне хорошую жену.
Словно по его зову тишину сада прорезал визгливый крик Семпаки, затем послышались оправдания Картики, пусть и такой же громкости, но сравнимые разве что с жужжанием насекомого.
Георгина усмехнулась, и Ах Тонг обнажил кривые зубы в ухмылке.
– Я забыл попросить небеса, чтобы она была доброй и покладистой. – Он забулькал смехом, прежде чем взглянуть на Георгину со всей серьезностью: – Семпака мне и правда хорошая жена. И поверь мне, в ее груди бьется доброе сердце.
Георгине трудно было в это поверить – сегодня так же трудно, как в детстве.
– Посмотри, мисс Георгина… Некоторые растения могут цвести только тогда, когда выпустят шипы. Потому что эти шипы защищают растения от повреждения и гибели. Так и Семпака. Она не любит вспоминать прошлое, но я знаю, что у нее была тяжелая жизнь, полная страданий и бедности, пока она не перебралась сюда. – Тень омрачила лицо Ах Тонга: – Конечно, мое счастье было бы совершенным, если бы у нас были дети. – Но он тут же просиял: – Зато у нас была ты. Хорошая девочка да такая живая, что нам всем здесь в доме что-то от тебя перепадало.
Нахмурив брови, он вытряхнул цветы из зубьев грабель, поставил грабли на землю и оперся на их черенок.
– И нам всем было так тяжело видеть, когда мэм заболела и стала угасать с каждым днем. Как будто злой дух пожирал ее изнутри. Но тяжелее всех было туану.