последнего решающего удара или для торжественного вступления в города, с идеальной выправкой, в непотрепанном виде и в полном комплекте людей. Петровская бригада заслужила это право своими подвигами в годы Северной войны 1700–1721 годов. На Красносельских маневрах, как на репетиции возможных будущих войн, эта традиция продолжалась и при Николае I»[23].
Князь Имеретинский писал: «Преображенский полк на всех маневрах всегда почти ходил в глубоком резерве. Зато в последний день он выступал в роли священной фаланги, решающей участь войны, и производил эффектную, сомкнутую атаку».
Вот наступила новая эпоха – время перевооружения армии, перехода от воинской повинности к всеобщему призыву, время Великих реформ. Воспоминания офицеров и учащихся военных учебных заведений дают нам объемную и живую картину происходившего в гвардейских лагерях. Сначала обратимся к изменениям, произошедшим в обустройстве лагерей. Здесь наиболее яркое описание оставил Юрий Владимирович Макаров, служивший в лейб-гвардии Семеновском полку. Его мемуары охватывают период с 1905 по 1917 гг. «Кажется, еще со времен императора Николая I, вся русская армия меняла зимние квартиры на летние, т. е. выходила в лагери, 1-го мая. С этого же дня полагалось и надевать летнюю форму, офицерам белые кителя, а солдатам белые гимнастерки. На офицерские фуражки и на солдатские бескозырки надевались белые чехлы. Так как черная фуражка с надетым белым чехлом выглядела довольно некрасиво, офицеры заказывали себе особенные, летние фуражки, легкие, где верх в виде чехла был уже приделан. Такая летняя фуражка стоила два рубля, и чехлы на ней можно было менять.
1-е мая – праздник весны. В центральной России и на юге в этот день всегда тепло. В городе же Санкт-Петербурге и его окрестностях этот день нередко ознаменовывался холодным дождем, пронзительным ветром и такой погодкой, когда, как говорится, хороший хозяин собаку на двор не выгонит. И, несмотря на это, что бы там на небе ни происходило, хотя бы снег валил, что иногда и случалось, войска Петербургского гарнизона в этот день 1-го мая неукоснительно шлепали по грязи 25 верст через Лигово в Красное Село, одетые во все белое. Граждане одеваются по погоде. Войска – по уставу.
Железная дорога от Красного и до Дудергофа проходила по низине и шла параллельно главному лагерю, который был расположен на возвышенности, приблизительно в километре расстояния. В одну линию были вытянуты 1-я и-2-я гвардейские пехотные дивизии, в перемежку с их артиллерией, 1-й и 2-й бригадой. На самом правом фланге стояли Преображенцы, затем 1-я батарея 1-й артиллерийской бригады, левее их Семеновцы, затем опять артиллерия, за нею Измайловцы и Егеря, а затем дальше 2-я дивизия, Московцы, Лейб-гренадеры, Павловцы и Финляндцы. Левее Финляндцев помещались бараки Пажеского корпуса. Участок нашего Семеновского полка был расположен на самом высоком месте, если смотреть от станции Красное Село влево от Царскосельского шоссе. Тут же, в расположении нашего полка, шагах в двухстах от передней линейки, стояла деревянная дивизионная церковь. На площади перед Красносельской станцией всегда торчало десятка полтора потрепанных извозчиков с дребезжащими пролетками, такого сорта, для которых уже в столице места нет. Обслуживали они главным образом офицеров 1-ой дивизии, т. к. офицерам 2-й удобнее было сходить на „военной плат-форме“, полустанке, расположенном между Красным Селом и Дудергофом. У каждого полка были свои любимые извозчики. У нас был рыжий Фома, который, если выходили наши, с другими уже не ездил. У рыжего Фомы была тоже рыжая, тощая, но довольно резвая лошаденка, которая со станции в лагерь, все время в гору, с двумя, а иногда и тремя седоками, трусила, бывало, минут двадцать, и все это за почтенную сумму в два двугривенных. Зато по субботам, к 12-часовому поезду в Петербург, та же лошаденка, со стоящим и размахивающим кнутом Фомой, спархивала с горы вниз на станцию в рекордное время… Лагерь стоял в березовой роще и издали, да и вблизи, был очень красив. Перед ним, от Преображенцев и до Финляндцев, версты на две, тянулась широкая, шагов в 20, утрамбованная и обильно посыпанная песком дорога, носившая название „передней линейки“. Содержалась она в безупречной чистоте, и бросить на нее бумажку или окурок был проступок. Отношение к этому месту было приблизительно такое же, как у моряков к „шканцам“ на военном корабле. Ездить по ней в экипаже было, разумеется, строжайше запрещено. Верхом же проезжать по всей ее длине имели право только царь, очень высокое начальство и дежурный по войскам лагерного сбора, т. е. лица, которым по уставу вызывался полковой караул. По середине каждого полка, немного отступя вглубь, позади передней линейки, находилась также обильно посыпанная песком площадка, а на ней стояли две палатки. В одной помещался полковой караул, а в другой дежурный, или помощник дежурного по полку. Между этими палатками, на особой стойке, одетое в клеенчатый чехол, полулежало полковое знамя. Около знамени всегда стоял часовой. На передней же линейке, на флангах каждого полка, под деревянными „грибами“, имевшими назначение защищать от солнца, дождя и непогоды, стояли дневальные при тесаках. От сильного косого дождя грибы эти, конечно, не защищали, и, когда такой дождь начинался, дежурный по полку приказывал: „Надевать шинеля в рукава“. Начиналось обыкновенно с правого фланга. Преображенские дневальные начинали орать: „Преображенского полка дежурным дневальным надеть шинеля в рукава!“. Наш дежурный повторял приказание, и та же музыка начиналась у нас. От нас перекатывалась в артиллерию, потом к Измайловцам, потом к Егерям и так дальше по всей линии. Никому не хотелось одеваться первому, и все равнялись на соседа справа. И случалось иногда так, что, покуда докатится приказание с правого фланга на левый, от Преображенцев до Финляндцев, капризный ингерманландский дождь возьмет да и перестанет. На эти случаи самое практическое было бы для дежурных и дневальных завести клеенчатые плащи, но до этой реформы у нас тогда еще не додумались.
Сразу же за передней линейкой начинались квадраты солдатских палаток. Палатки по традиции были белого цвета («наши матки – белые палатки») и представляли из себя довольно комфортабельное жилище. Четырехугольник шагов по шести с каждой стороны, был обнесен земляным валом, снаружи обложенным дерном. Внутри по трем сторонам земляные нары, устланные досками. На полу также доски. Посередине толстый шест, поддерживающий верх палатки. Он настолько высок, что около него даже такие крупные люди, как у нас, могли стоять во весь рост. Кругом шеста стойка для винтовок. Население каждой палатки 10–12 человек. Из-за всяких командировок, в лагери полк выходил обыкновенно, имея в каждой роте не больше 70–80 человек, а потому и палаток на роту редко бывало больше восьми. Внутренность палаток содержалась