Читать интересную книгу Моя другая жизнь - Пол Теру

На этом мое желание писать не иссякло. Голова моя была полна сюжетов, монологов, имен для персонажей. Я писал каждое утро, с семи до десяти, к одиннадцати уходил в университет читать лекцию, после ланча вел практические занятия, с пяти до семи сидел в баре, затем отправлялся домой, к семье. Это было аномальное и эгоистическое существование, но оно ничем не отличалось от образа жизни других мужчин: англичан, индийцев, китайцев. Хотя существовали мы на медные гроши, у нас было две служанки. Так уж водилось в Сингапуре.

Мы — мы четверо и две няни («амы», по-местному), А Чан и А Хо, — занимали половину душного бунгало с заплесневелой штукатуркой у самой Букит Тимах-роуд. Дома вечно воняло выхлопными газами; круглосуточно слышалось одышливое пыхтение и шуршание автобусов. Прямо напротив стоял «Приют спокойствия», заведение, где обслуживали исключительно участников войны во Вьетнаме — рядовых и сержантов. (Офицеры останавливались в нескольких кварталах отсюда, в «Шелфорде»; проститутки там были классом повыше, а также имелся глухой забор.) «Приют спокойствия» являл собой бордель с претензиями, один из сингапурских секретов Полишинеля. Вход туда был открыт лишь солдатам и девицам легкого поведения. Даже полиция старалась держаться от него подальше. Заведение функционировало с молчаливого попустительства Соединенных Штатов и отцов города Сингапура. Я свел знакомство с тамошним привратником, тамильским индусом по имени Сатьямурти и часто захаживал к нему по дороге из университета домой.

Солдаты приезжали на неделю и в первый же день выбирали себе подруг. Автобусы прибывали по понедельникам. Я видел, как Сатья распахивал перед ними ворота и тотчас закрывал, едва, освободившись от пассажиров, автобусы выкатывались за пределы двора. Солдаты и проститутки прогуливались в окрестностях борделя, сидели на скамейках подле канала, держась за руки. Они фотографировались в ателье Лака Она (в пассаже на Букит Тимах), и снимки — трофеи Лака Она: солдат и шлюха — потом долго висели в витрине уже после того, как девица обретала новых приятелей, а парень уезжал обратно и, вполне возможно, успевал погибнуть. Попадались солдаты, пренебрегавшие проститутками; эти просто пили, отчаянно дрались и смотрели ковбойские фильмы. Кое-кто порой забредал через спортивную площадку в здание университета. Одного мы как-то застали в нашей библиотеке — вид у него был совершенно ошарашенный. Рингроуз написал об этом солдате стихотворение. В конце недели снова прибывали автобусы и забирали их всех назад, на войну.

Я призыву не подлежал, поскольку состоял в браке. Я был один из тех потных молодых людей в рубашках с короткими рукавами и в сандалиях, которые томились в компании китайцев и малайцев на автобусной остановке у магазина «Чоп Кен-Фатт Хен» («Оптовая торговля»), держа в обеих руках авоськи с продуктами. Я чувствовал себя стариком лет пятидесяти, а то и постарше; возраст этот в ту пору казался мне весьма преклонным. Мимо, управляемые лихими малайскими шоферами, быстро проносились автомобили, где сидели пассажиры, разодетые для приемов на открытом воздухе и легких возлияний в начале вечера.

Сингапур был островом радушных светских львов и хозяек салонов. Всякий стремился культивировать деловые связи или просто принимать у себя сливки общества. Газета «Стрейтс-таймс» пестрела противными физиономиями этих людей: на фотографиях они обнимались друг с другом, размякшие, разряженные, довольные. В пространных подписях к фото сообщались их полные имена, а часто и дурацкие прозвища. Все они были мне абсолютно чужды, казались не странными, нет, — а только далекими и нелепыми обитателями мира, столь несхожего с моим, что мне им попросту нечего было сказать; и они меня не знали. Я их ненавидел. И мысленно умолял: «Пожалуйста, позовите и меня тоже!»

Изредка мы получали приглашения на вечеринки в резиденцию американского посла. Вьетнамская война ставила нас в подобных случаях перед некоей моральной дилеммой, которая, надо признаться, воспринималась не слишком серьезно. Мы никогда не отказывались.

2

В тот вечер в посольстве тоже был прием. В Сингапуре во время вьетнамской войны покинувшие родину журналисты и преподаватели, к числу которых принадлежал и я, вели себя на этих приемах, я бы сказал, своеобразно. Мы слишком много пили, слишком много ели, хватая с подносов все, что попадалось под руку, оскорбляли дипломатов и бизнесменов. Еще мы любили разгуливать по великолепно ухоженному саду посла и мочиться на его орхидеи.

Нас возмущали покой и порядок, царившие в этом доме: то воистину были Соединенные Штаты Америки. Выйдя по окончании вечеринки на улицу, мы снова оказывались в Сингапуре. Посольские тоже терпеть не могли нашего брата, но все равно поневоле устраивали приемы ради сохранения благодушно-безобидного имиджа США. Не посылать приглашений нам было нельзя: в Сингапуре жило очень мало американских граждан. Быть может, посольские чиновники надеялись благодаря нам не терять связи с «простыми людьми». Быть может, мы сами рассчитывали получить от них какую-нибудь сверхсекретную информацию. В конечном счете все сводилось к следующему: они существовали, чтобы угощать бесплатными коктейлями, а мы — чтобы получать приглашения на эти коктейли. Но мы так глубоко презирали всех американских дипломатов, что не манкировали приглашениями — а приходили и безобразничали.

В тот вечер в атмосфере посольской резиденции ощущалось нечто такое, отчего я с особой остротой почувствовал себя нежеланным гостем и антиобщественным элементом. Я поискал глазами Алисон: она разговаривала с какими-то дамами. Я незаметно выскользнул из зала и спустился в библиотеку с намерением что-нибудь стащить — не сокровище, разумеется, а просто вещь, которая принесла бы мне пользу большую, чем американскому послу. Разумно было предположить, что такую вещь надо искать именно среди книг.

Стоя у полок, я рассматривал корешки, когда сзади послышались шаги и мужской голос негромко произнес:

— Книги домашней библиотеки могут очень многое сообщить о том, что творится в голове их хозяина.

«Верно, хоть и банально», — подумал я и чуть не высказал это вслух, но на миг опешил — застыдился, точно уже пойманный на воровстве. Появись этот человек минутой позже, он бы, скорее всего, увидел, как я сую в карман приглянувшийся мне томик.

— Что же раскрыли вам здешние книги? — продолжал незнакомец.

Смотрели мы на книжные полки, а не друг на друга.

История, политика, жизнеописания, дипломатия, статистика. Ни одного известного названия, ни одного знакомого автора…

— Пожалуй, немного. — Начав говорить, я вдруг сообразил, что слишком пьян для поддержания беседы.

— Вообще ничего! — уверенно объявил мужчина. — Эти книги прибывают сюда целыми партиями. Из Госдепартамента. Они — часть обстановки и идут по графе «Оформление помещения».

Я только кивал в ответ. Иным способом выразить свое согласие мне было не под силу.

— Поэзии здесь нет, — прибавил мужчина. — Будь она тут, вы бы точно знали, с кем имеете дело.

Я почувствовал к нему симпатию, услышав последнюю фразу. Однако по виду его абсолютно нельзя было заподозрить, будто он способен на подобное наблюдение. Слова такого рода мог бы произнести один из моих непрезентабельных университетских приятелей, в высшей степени несимпатичных интеллектуалов, набив предварительно рот перепелиными яйцами. (Если бы вы позволили себе заметить, что он поглощает хозяйскую пищу с неприличной жадностью, он бы выплюнул на пол яичную скорлупу и провозгласил негодующе: «Да пошли они! Мы тут за все платим!»)

Но этот человек был румяный, откормленный и к тому же в темном костюме с галстуком. Так одевались в Сингапуре лишь те, чье бытие неусыпно оберегали кондиционеры. Чем богаче человек — тем теплее одежда, ибо люди обеспеченные имели кондиционеры и в автомобилях. У него были золотые часы и массивные золотые запонки; туфли из особо обработанной шкуры страуса ему определенно сделали на заказ в Гонконге. И еще он источал бесспорный аромат богатства, стойкий, отдающий кожей запах денег.

Он поинтересовался:

— Вы давно в Сингапуре?

— Почти два года. Преподаю в университете.

— Вот как! Но, по-моему, вы слишком молоды, чтоб быть профессором.

— А я и не профессор. У нас британская система. Есть только один профессор — заведующий кафедрой. Наш возглавляет кафедру английского языка и литературы. Мы, остальные, — просто лекторы.

— И нее равно вы чересчур молоды для доктора философии.

— Я и не доктор.

Мне становилось все труднее вести разговор, в процессе которого я должен был что-то объяснять. В нетрезвом состоянии я мог слушать или поддакивать; распространенные предложения давались мне туго.