Витя вышел.
— В кабине запрещено людей возить. До свиданья, — сказал дядя Саша, нажал кнопку и поехал вниз.
— Хы… Вот чудик, а? — растерянно огляделся Витя. — Ну и дает!
— Дядя Саша свое дело знает! Нельзя — значит нельзя. Верно! Так что заучи, — непривычно сурово ответил Женя.
— Ну я, кажется, совсем влип! — шепнул мне Витя.
На вышку поднимался Филя.
— Привет! — завопил Филя. — Фу, вот это тренировочка! Что надо!
Он со всеми поздоровался за руку, особенно почтительно с Евгением Леонидовичем.
— Ты что же не пришел? Ведь обещал, — спросил Филя Витю.
— Да понимаешь… легкоатлеты перехватили.
— Я уже знаю. Хорошо, хоть сразу признаешься, не юлишь. А вообще-то непорядок. Нечестно так. Сказал бы сразу!
— Непорядок, — согласился Витя.
— Ты выбери наконец что-нибудь одно. Одну секцию. Что больше нравится. Сориентируйся.
— Выберу!
— Ведь ты мог бы стать мастером спорта. У тебя отличные задатки. Ты же гигант! В тебе столько заложено, просто завидно! Но для этого надо тренироваться, упорно, настойчиво! Нужна строжайшая самодисциплина, контроль. Это — основа основ. Можно многого добиться. Кто-то из великих говорил, что без усилий, без труда никто ничего не добьется, даже пусть он гений первого ранга.
— Блестяще!
— Что?
— Отличная речь! С учетом аудитории, с цитатами! Пробрала до слез.
— А-а! — сокрушенно махнул рукой Филя.
— Нет, серьезно! Тронул! Только, Филенька, дорогой, пойми, я еще не знаю, чего я хочу, что мне нравится. Не знаю, и все! Поверь, мне все нравится! Но ты ведь не за тем пришел, чтобы выяснять? А тогда можно было бы проще. Когда играть, завтра? И где? С кем?
Витя обнял Филю Мотькина за плечи, и они стали спускаться с вышки.
Я вставил все блоки в стойки приборов.
Блоки были действительно тяжеленными. Наверняка килограммов по сорок. Может быть, и пятьдесят. Три пуда! А самый большой и тяжелый блок — номер один — лежал еще внизу. В цехе. Я видел его сегодня утром. Возле него споткнулся о ломик.
А сколько раз я смогу выжать двухпудовку?
Пять?
Десять?
Надо купить гантели потяжелее.
На вышке было очень тихо. Припекало солнце. Из темного стал серым кусок брезента. А если под брезент засунуть руку — так еще холодно. И корпуса приборов теплые только с одной стороны.
Женя сидел со мной рядом, изогнувшись, как складной метр. Тоже разделывал концы жгутов. Было как-то очень уютно и просто. Женя сейчас не был начальником. Он был просто Женя. Мы были равны. Иногда, когда он не знал, куда подключать, он вопросительно и по-детски озабоченно смотрел на меня, и я кивал ему — «правильно» или же «нет» — и показывал, что надо делать. Нам было хорошо. Потому что мы оба делали нашу работу. Она была наша, его и моя.
В обеденный перерыв мы вместе спустились с вышки, и я пошел к спортивной площадке, туда, где обычно ждала меня Инна. На этот раз вместе с ней сидел Витя.
— Ты где пропадаешь? — спросил он меня.
— Да так. Заработались.
— Потеряно пятнадцать минут драгоценного заслуженного отдыха.
Он сидел, заложив руки в карманы брюк, откинувшись и вытянув ноги.
— А я сейчас звонила в институт. Мальчишки, вы думаете поступать куда-нибудь или нет? — спросила Инна.
— Нет, я не думаю. Не в смысле, что не собираюсь, а просто не думаю. Я отдыхаю, — ответил Витя.
Она смотрела на меня и ждала. И я понял, что она ждет моего ответа. И поэтому спросил:
— А ты?
— Но ведь ты знаешь, я не готовилась. Как заболела мама, так я перестала ходить на подготовительные.
— Я тоже не ходил. Я два месяца был в командировке.
— Еще есть время. Если только взяться. И как следует.
— Времени навалом, — сказал Витя.
— Тебе-то конечно! Ты, Витька, у нас или гений, или просто дурак. Ты не сердись! Но говорят, что везет дуракам. А уж тебе везет! Я готовлюсь, готовлюсь, пойду сдавать, даже трясет от страха. А ты прочтешь один раз и сдашь!
— Личное обаяние! — ответил Витя.
— Надо решить, будем поступать в этом году или нет. Мне сказали, уже скоро начнут принимать заявления. Надо решить. И уж если решили — никаких поблажек себе…
— Ох, не люблю я эти разговоры насчет поблажек! «Следить за собой». Филя, она, мама — все! А зачем, если я могу и без этого? Ты не можешь — пожалуйста! А мне зачем? Зачем спать на гвоздях, как Рахметов? Глупо! Может, мне — дано! Новые времена, и жить надо по-новому. Свободно, весело, окрыленно! Мне начхать на этот самоконтроль, самокритичность. Это — оглядка. Пугливая оглядка, и все! Это от вчерашнего, от прошлого, от старичков отцов. Анахронизм!
— Наш отец умер сразу же после войны. Кого ты имеешь в виду? Конкретно? Учителей, маму? Может быть, дядю Сашу?
— Да нет, никого конкретно. Я в целом.
А я думал. Я сидел, смотрел на солнечные пятна под деревьями на песке и думал. Я почему-то вспомнил вдруг моего школьного учителя физики Николая Васильевича Бокчея. Я вдруг ясно увидел этого толстенького и лысого старичка в сером простом костюме. Брюки немного пузырились на коленях, хоть и были всегда отглажены. И старый потертый портфель.
Ребята рассказывали, что во время войны, в блокаду, Николай Васильевич оказался в доме, который разбомбили. Он стоял в простенке между дверей. Дом рухнул, несколько пролетов. А он остался стоять на четвертом этаже. Он стоял там в дыму, в пыли, между раскачивающихся дверей. Он стоял, пока его не сняли. Но это я слышал от ребят. А сейчас я вспомнил другое. Совсем другое.
…Мы собрались во дворе у школьного крыльца. Нас было человек тридцать. Нам не очень-то хотелось идти на экскурсию на эту Пятую ГЭС, мимо которой мы каждый день ходили в школу. Ну что там могло быть интересного, на что там можно было смотреть!
В то утро мы весело носились друг за другом по двору. Но появился Николай Васильевич.
— Идемте! — сказал он нам, и мы пошли. Он шагал впереди нас, веселый и быстрый. В проходной ГЭС он стоял рядом с вахтером и, пропуская нас через турникет, все время повторял: «Это — мои, это — мои».
Потом мы ходили по ГЭС. Ходили по чистым и светлым залам, где стояли генераторы, где мелко дрожал пол и где дышалось легко, как после грозы.
А затем прошли в помещение четырехэтажной высоты. Здесь было полутемно, и потолок был где-то высоко-высоко над головами. А все стены были гладкие, высокие и темные. Смотреть быть явно нечего.
Но вдруг Николай Васильевич сказал нам:
— Посмотрите вот на этот луч света. Обратите внимание. Свет распространяется прямолинейно. Видите?
Мы все подняли головы и увидели белый ровный луч, который как стрела падал к нам сверху. Свет распространялся прямолинейно. Он не делал никаких зигзагов. Закон физики.
Все очень просто…
Я сидел и думал. И почему-то вдруг вспомнил этот луч света. Именно этот луч. Как он падал прямо к нам, не искажаясь…
— А ты что скажешь? — вдруг спросил Витя.
— Я? — Я будто очнулся. — Я ничего не скажу.
Я хотел было сказать ему про луч. Но почему-то стесняюсь говорить о таких вещах вслух.
— А в общем-то она права.
— Ха-ха! Вот ты ей и попался! Недаром сказано, любовь слепа. Хоть она мне и сестра, еще раз тебя предупреждаю: это же прокурор! Убегай скорее!
— Перестань, Витька! Вот дурак! Вот представляешь, он всегда такой, как ребенок.
А я незаметно пожал ей руку. Так легко пожал. Что значило: «Не сердись. Не обращай на него внимания. Я тебя люблю. Я же знаю, что он добрый. Он добряк».
— Пойдем, покидаем в баскет, — предложил мне Витя.
Мы пошли на площадку.
Витя играл легко и красиво. Он, как таран, проходил мимо защитников, прорывался под щит. Прыжок! Два очка. Мяч в воздухе. Прыжок! Еще два очка.
Я разыгрывал мяч. Я начинал атаку. Я слышал, как болельщики кричали мне: «Дай Вите! Молоток-мужик!» Я знал, что сейчас все смотрят только на него. Я и сам любовался Витей.
— Минутку, братцы! Подождите, не бросайте, не убейте меня!
На площадку вышел парень в рабочей спецовке.
— Послушайте, ребята, помогите разгрузить машину, — попросил он. — Все ушли на обед, а мне ехать надо.
— Ну вот еще! — сказал кто-то. — Подождешь, когда придут, тебе за простой платят.
Ребята не глядели на шофера, прохаживались по площадке. Кто-то небрежно поигрывал мячом.
— Но мне вот так вот надо, — сказал шофер. — Я вас прошу как человека: помогите. У меня жена… ну… в больнице.
— Пошли поможем, — сказал Витя. — По-быстрому.
И мы пошли. За нами еще несколько парней. Шофер суетливо побежал впереди.
Машина была гружена здоровенными балками. Их пришлось осторожно скатывать по доскам и складывать одна на другую. К тому же они пачкались. Мы провозились с ними почти весь обеденный перерыв.