Читать интересную книгу Валютчики - Юрий Иванов-Милюхин

— Все равно.

Убийца постукал перчаткой о перчатку. Кожа была новой и скрипучей. Шкура под выбритым, будто срезанным, подбородком отливала синевой. Я ощупал ручку шила в кармане китайской куртки. В морозном воздухе распространился запах одеколона. Лицо у парня было удлиненным, глаза меняющиеся. От холодного, почти бессмысленного, взгляда до внимательно заинтересованного. Сухощавая фигура под метр восемьдесят, длинные ноги в джинсах, теплых ботинках. Таких сухопарых ребят отбирали в военную разведку или в спецназ, в диверсионную группу..

— Значит, стоящего не приобрел? — спросил снова парень.

— Для тебя нет.

— Для меня?..

— Знаю, зачем ты набегаешь.

Он поскрипел ботинками, кашлянул в кулак. Я успел высвободить ручку шила из-под клапана кармана.

— От тебя мне ничего не надо, — усмехнулся он. — Думал, расскажешь о друзьях интересное. А ты весь в проблемах. Работай, писатель.

— Твое дело, — пожал я плечами.

Парень отодвинулся к остановке трамвая, зашел за киоск по продаже видео, аудио кассет. Провалился сквозь землю. Я сунул орудие обороны на место, покрутил головой. Со стороны толкучки на Московской показался патруль. Морозец придавливал. От хлебного ларька Сурена послышался скрип снега. Ко мне направлялся старик в потертом пальто, черной шапке на кустистых бровях. Который год носил он по одному, по два золотые червонцы из неиссякающего источника. Почувствовался запах перегара, смешанный с не менее жгучим чесночным.

— Берешь? — без предисловий спросил Корейко.

— Сто лет не подъезжал.

— Чего заскакивать, когда не смыслишь. Припозднился, иначе зашел бы к Папену со Сникерсом. Водку продают паленую. Изжога замучила.

— Обратил бы внимание на акцизную марку.

— По залу налоговый инспектор с журналом шастал.

Старик вытащил завернутую в бумажку монету. Выбил сопли под ноги Андреевне. Трезвая Света перекинула кульки на другой локоть. Я поднес червонец к окну магазина. Вес показался не соответствующим норме. Чувствуя неловкость, прижался к стеклу. Через очки плюс два с половиной цвет померещился не родной.

— Пойдем в торговый зал, — позвал я деда. — Замерз.

— Что ты как не настоящий, — забурчал тот. — Тут подожду.

За прилавками работали Риточка с Леной, сменившие батайчанок мать с дочерью. Риточку можно было хоть сейчас использовать в качестве манекена. Она расставляла пирожные в витрине. Окинув черными глазами, сдула со лба белую челку.

— На минуту, — поднял я руку.

Я старался заскакивать в помещение в крайних случаях. Заведующая гоняла как последнего алкаша, прикрываясь тем, что загораживаю ассортимент. Ритулька пожала плечами, мол, ее это никаким образом. Лена промолчала. Вытащил увеличительное стекло, навел на голову Николая Второго. Перевернул на другую сторону, где раскинул усеянные гербами других государств — колоний Российской империи — крылья двуглавый хищный орел. Монета имела вид только выскочившей из-под печатного станка. Она представляла подделку пятьсот восемьдесят третьей пробы, вес которой был меньше настоящей девятисотой. Цвет отливал желтизной. Когда попадал николаевский червонец, то ощущался не разворованный золотой запас империи. А такой, что лежала на руке, кавказцы наводнили нумизматические рынки, как обеспечили лохов фальшивыми долларами. Я вышел за стеклянные двери магазина. Сунув монету согнувшемуся от холода старику, погнал его последними словами.

Новый год надвигался волком из брянских лесов. Со смачным сопением он пожирал подкопленный народом бюджет, нес повышения тарифов на все. Люди натянули на головы черные колготки усталости. По телевизору гнали такую муру, впору было поверить в байку о том, что с третьим тысячелетием наступит конец света. Пугачева, Киркоров, Орбакайте, Кобзон, Королева, Николаев. С десяток набивших оскомину имен, кроме Аллы, не обладающих ни голосом, ни талантом. Алла тоже выезжала разве на артистизме. Пахмутова стиралась из памяти, не говоря об Антонове, певце Серове. Инородными казались Алсу с Валерией рядом с напористой Бабкиной, с ранними Николаем Басковым с раздолбанной «Шарманкой» и Максимом Галкиным, кующим капиталы по всем программам вместе с человеком с улицы Шифриным. Опошлили, перемешали, свалили в кучу. Где хорошая песня, где романс, где арии. Хворостовский с Казарновской по заграницам, Елены Образцовой, Ирины Архиповой, Бориса Штоколова с Евгением Нестеренко, Марией Биешу не слышно. Конечно, старые. Но ленинградская «ДДТ» в опале, как и Владимир Кузьмин. Как многие, не чета нынешним. Пустили бы на экраны зарубежную эстраду. Живущая за бугром Екатерина Шаврина однажды выдала, западный певец свободно берет четыре октавы. «Наш» и на двух спотыкается как стреноженная корова. С трудом поймаешь по загнанным каналам Лучано Паваротти, Хосе Каррероса, Пласидо Доминго, Монсерат Кабалье, Фреди Меркьюри. Отца и сына Иглесиасов, концерты с участием намозолившей уши богатым странам Мадонны, новой певицы Бритни Спирс, подпирающей ее в круглую попу совсем юной дивы. Даже в советские времена можно было узреть шведские «АББА», «Европа», немецкую «Модерн Токинг», самого Майкла Джексона, сексуальную Си-Си Кейч. Скучно стало, несмотря на «открытость» телеэкранного общества. Пойти некуда и не на что. Цены бешеные, услуги ничтожны. Опять получалось как всегда.

Года через три от описываемых событий я случайно попаду на концерт Патрисии Каас. Мечту, любимую певицу, эталон женской красоты и французского обаяния. Ростовскому бизнесу стукнуло тогда десять лет. Богатые люди города закупили зал в новом театре музкомедии, оставшиеся билеты выбросили в свободную продажу. Я наскреб четыре тысячи рублей на самый верх партера. Занял свое место, приготовился слушать божественный голос в сопровождении божественной музыки. Не тут-то было. Дебелые охранники громко переговаривались у входов в концертный зал, молодые девочки, парни в стильных европейских тряпках покидали свои места, бежали в туалет или в буфет. Искали ряды и кресла опоздавшие, им подсвечивали фонариками билетерши с гардеробщицами. Сзади и спереди обсуждали прикид элитарной даже за границей певицы, ее романы, в том числе с Делоном. Азиатский базар продолжался до конца первого отделения. Я с напряжением вслушивался в низкие отточенные звуки, жадно рассматривал обтягивающие ноги и попу певицы джинсы, черную кофточку в стиле а ля франсэ, оставляющую почти открытой левую сторону тела с будто мраморной полной грудью, высокую длинную шею, собранные как бы в простую прическу светлые волосы. Не переставал жалеть о том, что в спешке забыл слабые очки, через которые отлично виделся далеко отстоящий дома от дивана телевизор. Лишь когда во втором отделении Патрисия вышла на сцену в бесподобном, сшитом как бы из кусков материи, бежевом, до пола, платье и спела одну незнакомую песню, а вторую всемирный хит, я решился на подвиг. Не знаю, что подтолкнуло захватить одну из последних книг «Ростов — папа» с морпехом в черном берете и видами города за ним на красочной обложке. Не раз мелькала мысль, что сочинения артистам не дарят, что французская дива и русского языка — то не знает. Зачем ей лишний кирпич в багаж. Но вот взял. Перед концертом распорядитель, которого я попросил помочь, категорически отверг мои намерения. Сказал, что на сцену пройти не удастся, вручить том в руки певице не получится, потому что она пугливая. Разве что положить на край рампы во время перерыва между отделениями. Но когда усмотрел, что женщина с маленькой девочкой понесла цветы, сорвался с места. Я рванул по проходу в середине зала уверенно, упорно. Перед сценой секьюрити самой артистки схватил за руку. Показав обложку, я снова шагнул к лестнице. Руку крепко держали. Тогда я ужал ладонь, выдернул ее из цепких пальцев. Заметил, как растерянно оглянулся телохранитель на своих товарищей. Певица укладывала пышный букет цветов на подставочку позади себя. Я хотел пристроить книгу и купленную на рынке за десять рублей единственную гвоздику тоже на выступ. Но она обернулась. И я подался к ней, как икону держа том обложкой вперед. Она все поняла. Взяв его в руки, всмотрелась в цветные фотографии. И вдруг обратилась к зрителям, высоко подняв над прической мое произведение. Зал взорвался аплодисментами. Положив цветок, вместе со всеми я зааплодировал в ладоши многолетнему кумиру. Патрисия развернулась, поклонилась мне глубоким аристократическим поклоном. По азиатски прижав руку к груди, я опустил голову. Крутнулся на каблуках, чтобы уйти, и заметил, что певица все еще грациозно сгибается в глубоком реверансе. Снова прикоснувшись почему-то к правой стороне груди, я согнулся еще раз, лишь после этого сошел в зал. Я был счастлив. В моей зигзагами жизни впервые произошло событие международного масштаба.

На этой высокой ноте можно было бы поставить точку. Но в третьем акте, когда Патрисия вышла к зрителям в свободном светлом брючном костюме, буквально не из чего высветилась маленькая деталь. Спев чудным низким голосом известный шансон из репертуара Эдит Пиаф, Каас получила очередной роскошный букет. И вдруг заметила, что моя гвоздика лежит в стороне от других цветов. Мило воскликнув в микрофон, поговорив сама с собой по французски, певица переложила ее на самый верх букетов, чем заслужила новые аплодисменты и возгласы уже покоренных мастерством зрителей. На душу мне упала еще одна капля бальзама.