Читать интересную книгу Рабыня Малуша и другие истории - Борис Кокушкин

Третьего стрельца Петр рубанул, частично задев спину, но не перерубив до конца. С выпученными глазами и перекошенным лицом он дорубил шею до конца и бросил топор.

– Пошли, мин херц, хватит, – Меньшиков взял Петра под руку и помог ему сойти с помоста.

Петра трясло, и он с трудом взобрался на коня. Кафтан был весь забрызган кровью и мозгами. Вытерев красные от крови руки о порты, он приказал:

– В баню хочу.

– Сей момент все спроворим, – ответил Алексашка, стараясь ехать чуть в стороне от друга, от которого довольно сильно пахло то ли кровью, то ли мертвечиной.

Чуть позже Наталье Кирилловне рассказали о том, что Петр самолично рубил головы. Сидящий рядом Лев Кириллович проворчал:

– Лихо начинает новый Грозный! Боюсь, хлебнем мы с ним горюшка.

– Ничего, пока он в моих руках, – тихо ответила сестра. – А там Бог не выдаст, свинья не съест…

– Ну-ну, – только и вздохнул брат. – Где он сейчас?

– Занемог что-то, – ответила сестра. – Приехал с Красной площади и слег. Послала к нему лекаря.

– Рассказывают, что он сам рубил головы стрельцам, – заметил Петр Кириллович.

Наталья только махнула рукой:

– Устала я что-то, пойду прилягу.

– Да и нам надо отдохнуть – всю ночь, почитай, не спали, – согласился с ней Лев Кириллович.

Петр пролежал в постели два дня. Потрясение, которое он испытал, привело к частичной и временной парализации левой руки. Но постепенно рука отошла, и он смог жить, как и прежде.

А через месяц состоялось его венчание с Евдокией Лопухиной. После свадебного пира молодых повели в спальню…

Едва молодые остались одни, Петр схватил Евдокию, повалил на пол, покрытый ковром, и начал грубо срывать с нее одежду.

– Нельзя же под святыми образами, – взмолилась она, но он, казалось, не слышал ее…

Жизнь молодых не заладилась с самого начала. Богомольная Евдокия большую часть времени проводила в молитвах и в беседах со старухами-приживалками, при каждом случае сетуя мужу на его непотребные дела. Довольно быстро она забеременела, как-то постарела, обрюзгла и стала похожа на своих собеседниц. Разговаривать с ней стало совершенно неинтересно, – она стала часто брюзжать по малейшему поводу, что всегда раздражало Петра, порой приводя в ярость. И даже рождение сына Алексея не изменило отношений между мужем и женой. Именно по этой причине большую часть времени молодой муж проводил со своим Потешным войском, с приятелями Меньшиковым и Лефортом пропадал в Немецкой слободе, а в последнее время увлекся строительством простеньких кораблей и их маневрами на Плещеевом озере. И лишь время от времени вызывался к матери Наталье Кирилловне, которая в присутствии братьев и ближних – Ромодановского, Стрешнева и Шереметьева, а также других бояр, обсуждала государственные дела.

В одно их таких заседаний мать посетовала сыну:

– Монахини Новодевичьего монастыря жалуются на вонь от стрельцов, повешенных перед окном кельи Софьи. Богомолки шарахаются и боятся идти на молебен. Этак и до заразы какой-нибудь недолго. Ты бы распорядился снять их. Повисели и довольно…

Петр молча кивнул головой в знак согласия и вышел. Евдокия, подкараулив мужа в переходе дворца, посетовала:

– Ты хоть бы к сыну зашел посмотреть, как он…

Но Петр только отмахнулся:

– Что с ним станется? Вокруг него мамки да няньки. А у меня дел невпроворот.

Отдав необходимое распоряжение стрельцам, чтобы сняли трупы в Новодевичьем, он позвал Алексашку и направился с ним гулять в Немецкую слободу.

Там пришлось пробираться через толпы гуляющих прямо на улице жителей слободы – иноземцев. Прямо перед домами были установлены столы, за которыми сидели негоцианты и те, кто прибыл в Россию на заработки, призванные еще царем Алексеем Михайловичем.

Увидев Петра – постоянного посетителя их общины, – они встали и, подняв кубки, приветствовали его. Некоторые старые знакомые приглашали его к своему столу, прося составить им компанию.

Петр приветливо здоровался со всеми, но присоединяться к ним не стал, а прошел в «веселый дом», где весь первый этаж занимали ресторация и кухня.

Хозяин заведения, узрив дорогих и постоянных гостей, немедленно прогнал второстепенных посетителей от стола возле окна и приказал постелить свежую скатерть.

Заметив приход Петра с Алексашкой, откуда-то из дальнего угла явился Франц Лефорт.

– Францишка, – обрадовался Петр, – ты уже с утра гуляешь?

– Да нет, только пришел, – ответил он, обнимая приятелей. – А вы все в делах?

– Какие там дела, – Петр жестом пригласил друзей за стол. – Они без меня решаются.

В это время к ним подошла молодая девушка с подносом, на котором стояли кувшины пива и немудрящая закуска. Как старый знакомый, Франц хлопнул ее пониже спины.

Петр удивленно поднял глаза и уставился на нее:

– Кто такая? Почему раньше не видел?

– Это Анна, дочь золотых дел мастера Иоганна Георга Монса и Модесты Ефимовны, урожденной Могерфляйш.

– Семья-то большая? – спросил Петр.

– У меня две сестры и брат Виллим, – певучим голосом ответила Анна.

– Хороша, нет, право хороша, – проговорил Петр, глядя на девушку восхищенными глазами.

– Государь, отведайте кьоузе – я сама пекла, – пропела Анна.

– Что это такое? Чудное название – кузе!

– Крокеты из картофеля, – пояснила она.

– Она вообще мастерица готовить, – льстиво проговорил Франц, обнимая девушку за талию и прижимая ее к себе. Но, увидев яростный взгляд Петра, смутился и отпустил ее.

– Живешь прямо здесь, Анхен? – спросил Петр.

– Да, на верхнем этаже у меня небольшая комнатка, – лукаво улыбнувшись, ответила она.

– Покажешь мне?

– Отчего же не показать? – улыбнулась Анна.

– Тогда пойдем, погляжу, – Петр встал и жестом пригласил ее следовать впереди.

– Ты чего насупился? – спросил Алексашка Франца, когда они остались вдвоем.

– Я с ней начал жить, когда ей исполнилось только пятнадцать, – ответил тот. – А теперь, чувствую, все…

– Да уж, – засмеялся Меньшиков, – Петр своего не упустит. Придется тебе искать другую пассию.

– Да есть у меня «запасная», – нехотя проговорил Франц. – Ее подруга – Елена Федермех. Такая же горячая, как и Анна.

– Немки они только с виду строгие и сдержанные, – согласился с ним Алексашка. – А как прижмешь к себе – огонь! Не чета нашим бабам.

– Не скажи, – возразил Франц. – И среди русских встречаются ого-го!

– Это точно, – согласился с ним Меньшиков. – А Петру в этом смысле не повезло с женой. Он рассказывал: только сделаешь с ней дело, а она уже храпит. Да и то, говорит, не каждый день. Чуть что: устала я, грешно сегодня – светлый христианский праздник, болею я… Вот Петр и звереет при виде юбки.

– В таком случае озвереешь, – согласился Франц.

– А ты не переживай за Анну, найдешь себе другую. А то, что познакомил государя с ней, тебе зачтется.

В это время они заметили спускающихся по лестнице Петра и Анну. Лица обоих раскраснелись, словно они только что вышли из бани. Подходя к друзьям, Петр усадил ее за стол и сказал, обращаясь к Меньшикову:

– Я обещал Анхен завтра показать Москву со сторону Яузы. Приготовь ботик…

– Все сделаю в лучшем виде, Петр Алексеевич, – церемонно поклонился тот. – С утра все будет готово…

Ближе к вечеру Меньшиков попросил позволения у Петра пойти подготовить судно к заврашнему плаванию.

– Сделай все лучшим образом, – предупредил его тот.

– Все будет, как надо, – уверил его Алексашка, – не беспокойся.

Тут же ушел и Франц, сославшись на неотложные дела, что, впрочем, не вызвало возражений у государя.

Во дворец Петр явился только к вечеру следующего дня. Евдокия, заглянувшая к нему в комнату, начала причитать:

– Совсем обезумел, стыда у тебя нет. Мало того, что позабыл свою жену, так и о сыне не вспоминаешь. А я уж которую ночь сплю одна, все слезы проплакала, подушки к утру мокрые от слез…

Петр молча слушал ее вопли, но было видно, как покраснело его лицо и сам он напрягся. Евдокия замолчала и во избежание вспышки гнева ушла в свою светелку. Жаловаться царице Наталье Кирилловне было бесполезно: однажды на ее сетования та строго ответила: «Он – государь, и не нам с тобой осуждать его и препятствовать. Радуйся тому, что живешь в царском дворце, а не в вашем захудалом домишке».

Не встречая поддержки и сочувствия в чуждом ей царском доме, Евдокия становилась все более раздражительной, ворчливой и нередко плакала, стоя на коленях перед иконами.

А Петр, чувствуя поддержку матери, практически перестал обращать внимание не только на жену, но и на сына. Мало того, свою Анхен он приводил в царские покои и на ассамблеи, нимало не стесняясь осуждающих взглядов присутствующих.

Особенно недовольны были поведением Петра, да и матери его, давнишние супротивники Нарышкиных – знатные бояре Долгорукие, Матвеевы и другие, близкие к ним семьи.