Читать интересную книгу «Я полюбил страдания...». Автобиография - Лука (Войно-Ясенецкий)

13

Муж Софии Сергеевны был царским офицером и погиб на фронте На снимке, где хирургическая сестра снята вместе с коллегами в операционной, мы видим худощавую женщину лет сорока. У нее живое лицо, полное доброжелательства и участия. Настоящая сестра милосердия старой выучки. В операционной ее ценили за мастерство и скромность: ни слова лишнего, она сходу угадывала, какой инструмент потребует хирург в следующее мгновение…

София Сергеевна скончалась в доме Валентина Войно-Ясенецкого, младшего сына Владыки Луки, дожив до глубокой старости.

14

Прежде чем приступить к операции, будущий Владыка Лука всегда осенял себя крестным знамением и сосредоточенно молился, повернувшись к иконе Божией Матери, которая висела в операционной городской больницы много лет. Неверующие врачи перестали обращать на это внимание, а верующие считали делом самым обычным. В начале двадцатого года одна из ревизионных комиссий приказала убрать икону. В ответ на это Валентин Феликсович ушел из больницы и заявил, что вернется только после того, как икону вернут на место. По воспоминаниям проф. Л. В. Ошанина, комиссия высказалась в том смысле, что "операционная — учреждение государственное. У нас Церковь отделена от государства. Если вашему хирургу хочется молиться, пусть молится, никто ему не мешает, но пусть держит икону у себя дома". Войно-Ясенецкий повторил, что в операционную не вернется. Но в это время крупный партиец привез в больницу свою жену для неотложной операции. Женщина категорически заявила, что желает, чтобы ее оперировал Войно-Ясенецкий. "Его вызвали в приемную, — пишет проф. Ошанин. — Он подтвердил, что очень сожалеет, но, согласно своим религиозным убеждениям, не пойдет в операционную, пока икону не повесят обратно… Доставивший больную заявил, что дает "честное слово", что икона завтра же будет на месте, лишь бы врач немедленно оперировал больную. Войно-Ясенецкий немедленно пошел в хирургический корпус и оперировал женщину, которая в дальнейшем вполне поправилась. На следующее утро икона действительно висела в операционной".

15

Принятие священного сана о. Валентином приняли в штыки все его сотрудники. Молодые студентки дерзали делать замечания и "обличать" хирурга-священника. В ответ на это, как вспоминает проф. 3. И. Умидова, он только снисходительно улыбался. В первый же день как о. Валентин пришел в больницу в рясе, его ученица А. И. Беньяминович заявила: "Я неверующая, и что бы вы там не выдумывали, я буду называть вас только по имени-отчеству. Никакого о. Валентина для меня не существует".

16

Ташкентский Университет открылся осенью 1920 года. Став профессором, Валентин Феликсович должен был еще больше и напряженнее трудиться каждый день, он тщательно готовился к лекциям, не считаясь со своим отдыхом и покоем. В это время другие люди превращали жизнь горожан в бессмысленный невыносимый кошмар.

В Ташкенте свирепствовали малярия, холера, сыпной тиф. Голод на Волге гнал в Туркестан массы голодающих. Они вповалку лежали на вокзале: оборванные, покрытые вшами. Идя на кафедру, профессор встречал телеги, груженые голыми трупами. Их везли из переполненного свыше всякой меры сыпнотифозного отделения. Больные и трупы лежали даже возле больничных ворот. Перед нескончаемым потоком страдальцев у врачей опускались руки. Власти же продолжали начатую в семнадцатом году резню, которой не было видно конца.

По всему Туркестану разыскивали и вылавливали тех, кто имел какое-нибудь отношение к прежнему строю: крупных и мелких чиновников царской администрации, депутатов Городской думы, офицеров. Для "бывших" не было оправданий. Их расстреливали без суда. Генерала, который проявил полное презрение к своим гонителям, застрелили в тюремной камере… через дверной глазок. В газетах писали об этом как о событии обыденном.

Валентин Феликсович принял священный сан. Как вспоминает проф. Ошанин, о. Валентин "ходил по городу в рясе с крестом и тем очень нервировал ташкентское начальство. Был он к тому времени главным врачом городской больницы и общепризнанным у нас первым хирургом, Председателем Союза врачей. С крестом на груди читал лекции студентам в университете. Читал хорошо, студенты его любили, хотя и побаивались. Кроме операций и преподавания много занимался Войно-Ясенецкий живописью: писал иконы для храма и анатомические таблицы для своих университетских занятий. Власти долго все это терпели, уговаривали его бросить церковные дела, но он не поддавался". В больнице же главный хирург благословлял больных перед операцией.

Те, кто считали Вейно-Ясенецкого "погибшим для науки" были, вероятно, обескуражены, повстречавшись с о. Валентином на первом научном съезде врачей Туркестана в Ташкенте в 1922 году, где священник-хирург выступил с четырьмя большими докладами и десять раз брал слово в прениях, имея большой научный и практический опыт.

Многие врачи рассказывали, что о. Валентин всегда с большой любовью и глубоким вниманием относился к каждому больному человеку, что его отношение к больным "было идеальным".

17

Летом 1921 г. о. Валентину пришлось публично выступить в суде. Проф. Ошанин вспоминает: "В Ташкент из Бухары привезли как-то партию раненых красноармейцев. Во время пути им делали перевязки в санитарном поезде. Но время было летнее и под повязками развились личинки мух… Раненых поместили в клинику профессора Ситковского. Рабочий день уже кончился, и врачи разошлись. Дежурный врач сделал две-три неотложные перевязки, а остальных раненых только подбинтовал и оставил для радикальной обработки до утра. Сразу же неизвестно откуда распространился слух, что врачи клиники занимаются вредительством, гноят раненых бойцов, у которых раны кишмя кишат червями".

Тогда во главе ЧК стоял латыш Петерс. Он имел в городе грозную репутацию человека неумолимо-жестокого и очень быстрого на вынесение приговоров с "высшей мерой". По его приказу тотчас были арестованы и заключены в тюрьму проф. П. П. Ситковский и все врачи его клиники. Были арестованы и два или три врача, служившие в Наркомздраве.

Петерс решил сделать суд показательным. Как и большинство латышей из ЧК, он скверно знал русский язык, но, несмотря на это, назначил себя общественным обвинителем. В этой роли произнес он не слишком грамотную, но зато "громовую" обвинительную речь. Были в ней и "белые охвостья", и "контрреволюция", и "явное предательство". Над обвиняемыми нависла угроза расстрела.

"Других выступлений я не помню, — пишет проф. Ошанин, — кроме выступления профессора Войно-Ясенецкого, который был вызван в числе других экспертов-хирургов… Он сразу бесстрашно напал на грозного Петерса, он буквально громил Петерса как круглого невежду, который берется судить о вещах, в которых ничего не понимает, как бессовестного демагога, требующего высшей меры для совершенно честных и добросовестных людей". Проф. С. А. Масумов вспоминает о суде следующее: 'Зал суда был полон. Больше всего тут было рабочих, но некоторое количество пропусков получили врачи города. По приказу Петерса профессора Ситковского из тюрьмы в зал суда доставила конная охрана. Профессор шел посредине улицы с заложенными за спину руками, а по сторонам цокали копытами конвойные с саблями наголо. Суд нужен был для "воспитательных" целей, чтобы лучше показать рабочему классу его врагов — прислужников мирового капитализма. Но великолепно задуманный и отрежиссированный спектакль пошел насмарку, когда председательствующий вызвал в качестве эксперта профессора Войно-Ясенецкого.

— Поп и профессор Ясенецкий-Войно, — обратился к о. Валентину Петерс, — считаете ли вы, что профессор Ситковский виновен в безобразиях, которые обнаружены в его клинике?

Вопрос касался первого пункта обвинения. Заведующему клиники вменялся в вину развал дисциплины среди больных и обслуживающего персонала. Раненые, лежащие в клинике, пьянствовали, дрались, водили в палаты блудниц, а врачи и медсестры этому якобы потворствовали.

— Гражданин общественный обвинитель, — последовал ответ эксперта Войно-Ясенецкого, — я прошу по тому же делу арестовать и меня. Ибо и в моей клинике царит такой же беспорядок, что и у профессора Ситковского.

— А вы не спешите, прийдет время и вас арестуем! — заорал Петерс.

В хирургических клиниках города, на самом деле творились страшные безобразия. Большинство раненых, лежавших в клиниках профессоров Ситковского, ВойноЯсенецкого и Боровского были красноармейцы. В огромных, превращенных в палаты маршировальных залах высшего кадетского корпуса разгулявшаяся на фронтах братва без просыпу пила самогон, курила махру, публично в палатах занималась развратом. Тут же рядом лежали тяжело раненые. Но на их мольбы о тишине и покое легко раненые не обращали никакого внимания. Однажды во время профессорского обхода ординатор Беньяминович доложила об очередной оргии в палате.