Ну и конечно же, не успело остынуть тело отца, Александр I тут же вернул обратно двадцатитысячную армию, приближавшуюся к персидским рубежам.
Можно продолжить выяснять взаимосвязь между судьбами императоров династии Романовых и их деятельностью на персидско-индийском направлении: впереди еще немало любопытных фактов и странных совпадений. Однако ограничимся XVIII веком, чтобы не слишком удаляться от времени жизни нашего главного героя – Лаврентия Лаврентьевича Блюментроста.
Лишь один, последний пример стоит вспомнить, ибо показывает он, что история ходит кругами, и трагедия иногда повторяется как фарс, но чаще – опять как трагедия…
Итак, акт последний: русские войска в очередной раз входят в Персию… На дворе уже 1941 год, и «красному императору» товарищу Сталину вроде бы опасаться нечего: англичане – наши союзники в жесточайшей войне с Гитлером, и персидская операция проводится совместно с ними. Да и трон императора Индии уже качается под седалищем британского монарха, и считаные годы осталось Британии владеть субконтинентом… Казалось бы, всё в прошлом.
И тем не менее…
Прошло несколько лет, Гитлера разбили, союз с британцами распался… А «красный император» обнаружил вдруг, что придворные врачи лечат его как-то странно… Неправильно как-то лечат, лишь хуже становится от их лечения.
…Весна 1953 года была холодной, но в марте на старинном Смоленском кладбище, неподалеку от могилы Блюментростов, проклюнулся на проталине первый цветок.
Подснежник неприятного, ядовито-фиолетового цвета.
Дмитрий Костюкевич. Потешные войска
Не будучи сыном России, он был одним из ее отцов.
Екатерина II о Минихе
Царь убит!.. Русский царь, у себя в России, в своей столице, зверски, варварски, на глазах у всех – русскою же рукою…
Позор, позор нашей стране!
Газета «Русь»
1741 год: простая арифметика
– Суд Всевышнего примет мое оправдание лучше, чем ваш суд! В одном лишь внутренне себя корю – что не повесил тебя, Трубецкой, во время войны с турками, когда был ты уличен в хищении казенного имущества. Не председательствовать ныне ты должен, а костями в земле лежать. Вот этого не прощу себе до самой смерти!
– Вы, Миних, вы сами!.. Скольких вы угробили в своих военных кампаниях! Солдаты не зря прозвали вас Живодером!
За ширмой Елизавета Петровна лениво поднесла к подбородку скованную шелком кисть. К круглым окнам взгляда императрицы прильнуло нетерпение, всмотрелось в мир людей.
– Достаточно. Прекратите заседание. Отведите Миниха в крепость.
Эшафот возвели на Васильевском острове, вблизи набережной Большой Невы, напротив двенадцати трехэтажных близнецов коллегии. Расчерченный линиями[4], Василеостровский район Санкт-Петербурга тянулся к дождливым гроздьям неба каменными наростами строений – по-прежнему обязывал перемещенный на остров Петербургский порт. Тянулся вверх и «амвон» для экзекуции – как мог, в силу роста плохо обструганных досок.
После воцарения на престоле дочери Петра I, Елизаветы Петровны, удалившийся от дел фельдмаршал Бурхард-Христофор Миних и вице-канцлер Остерман были приговорены к четвертованию. Плаху построили именно для этого действа. Финального акта, в котором большой топор и тела опальных немцев сыграют свои роли. Люди – последние.
Два графа. Два политических соперника.
Четыре ноги. Четыре руки. Две головы.
Простая и жуткая арифметика четвертования.
Небо переливалось оттенками потерянного рассудка. Гюйс, поднятый спозаранку на Флажной башне Петропавловской крепости, безвольно сносил удары ветра. На куртинах дремали сизые и озерные чайки, до последнего откладывающие расставание с предзимним Петербургом. В холодной Неве купались кряквы и молодые морянки.
Петровские ворота выпустили приговоренных – в сопровождении офицеров стражи Миних и Остерман двинулись к месту казни. Через мост. С Заячьего острова, на котором Петр Великий основал Санкт-Питер-Бурх, на Васильевский, первым каменным зданием которого стал Меншиковский дворец.
Миних шел уверенной походкой. В чистых поскрипывающих лосинах, в лучшем мундире, в красном фельдмаршальском плаще. С фантомным грузом сфабрикованной государственной измены, пособничества герцогу Бирону, мздоимства и казнокрадства. На чисто выбритом лице светилась холодная уверенность. В блестящих ботфортах отражался безумный небосвод.
– Военный человек должен быть готов к смерти, – бодро сказал Миних идущему справа офицеру. – Смерть – она везде. Разнятся лишь дороги к ней. Короткие, как этот мост, ведущий к плахе, или длинные, как осада Данцига.
– Вы проявили в Данциге истинный талант полководца, фельдмаршал, – кивнул конвоир.
– За что получил упреки в долгой осаде и бегстве французского выдвиженца Лещинского, – усмехнулся граф. – Девять немецких миль окружения, тридцать тысяч солдат внутри крепости… но я всё равно взял ее, не имея и двадцати тысяч.
– Да, фельдмаршал.
– Этот эшафот кажется менее неприступным. Какие свершения ждут меня наверху?
Офицер не ответил. Миних облизал покрытые туманной сыростью, словно капельками крови, губы и закрыл глаза.
Перед внутренним взором он расположил щит, на котором собирался нарисовать свой герб. Сначала разделил щит на четыре части – гуманное четвертование искусства. На золотой ленте, ровно посередине большого щита, Миних поместил малый щит, по сторонам которого зачернел коронованный орел, а сверху зазолотилась графская корона. В самом щитке раскинулось серебряное поле, в центре появился босоногий монах в черной тунике. В левой части общего щита, над лентой с орлом, окунулся в лазурное поле серебряный лебедь. В правой части опрокинулись в серебряное поле два красных стропила. В нижних частях гербового щита зазеленели в серебряном поле три трилистника (слева), а над красной карнизной стеной в лазурном поле взошла луна (справа). Между нижними частями расположилась пирамида с обелиском, оплетенным золотыми змеями. Упала у колонны золотая голова Януса, увенчанная зубчатой короной.
Золотые веки Януса распахнулись…
Миних открыл глаза.
Незавершенный герб утонул в промозглом тумане набережной. Без венчающих его шлемов, знамен, щитодержцев и геральдики.
Что-то говорил офицер справа:
– …наступление в Молдавию принесло перелом. Я восхищаюсь вашей военной хитростью, фельдмаршал, это удар справа, при обманной атаке слева. Турки бежали за Прут, как побитые собаки от палки.
– До этого был Крым, – холодно сказал граф. – А уж он испил нашей крови. И у Перекопа, и Гезлева, и у Ахмечета, и у Бахчисарая. И у Очакова – мы омыли стены крепости кровью, и если бы не артиллерия…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});