Маму понять можно. Еду из банок я не ем, и мама готовит мне сама, каждый день разное, питательное, полезное и разнообразное.
– Что ты так нервничаешь? – пытался успокоить маму папа. – Ну сейчас не поест, потом поест.
Мама как-то раз пошла на принцип. Я выплюнула суп, и она сказала, что больше не будет меня кормить. Продержалась она час, после чего ползала за мной на коленях и пихала в меня ложку с едой. Я тогда и телевизор посмотрела, и компьютер, и еще раз телевизор.
Маме очень удобно кормить меня перед компьютером.
– У меня в кабинете пахнет, как в детском саду, – сокрушается папа, – остатками детской блевотинки, запеканкой и мочой. Почему кресло так пахнет, кстати?
– Сима ходила без памперсов, вот и написала случайно, – объясняет мама.
– А почему именно на мое кресло? И почему я мокрый?
– Потому что она писает там, где сидит. А сидела она в твоем кресле. И я еще помыть не успела. Ты же сам говорил, что моча ребенка – что божья роса.
– Только пахнет она не по-детски.
– Возьми и вытри. Подумаешь... ребенок описался.
– Мама, Сима накакала у меня в комнате! – закричал Вася. – Нельзя ее отсюда забрать? Тут дышать нечем!
– Зато у ребенка хорошо работает кишечник, радоваться надо. Вон, как покакала хорошо, – сказала мама.
– Слушай, а если я так накакаю, ты тоже будешь радоваться? – спросил Вася.
– Это ты к чему?
– К тому, что хватит радоваться какашкам! Можно сменить тему? Каждый вечер одно и то же! – возмутился Вася.
Вот еще хотела про врача рассказать – про Анну Николаевну. Мама ее не просто любит, а боготворит. А мне нравится ее чувство юмора, хотя я не все понимаю.
– Анна Николаевна, по-моему, у Васи болит голова, – позвонила мама ей в истерике. – Он не спит, плачет и голову трет. Как вы думаете, что это?
– Менингит, – ответила доктор спокойным ровным голосом. Пошутила так.
Заболел папа – принес с работы какой-то вирус. Кашлял, сморкался. Мама заболела следом. Анну Николаевну вызвали сделать прививку мне.
– Скажите, а есть ли какой-нибудь способ защитить ребенка? Чтобы он не заразился от нас? Только самый эффективный, – спросил у нее папа.
– Сжечь. Всех сжечь, – ответила Анна Николаевна.
– Анна Николаевна, у мужа болит сердце. Посмотрите его, – попросила мама шепотом.
Папа в это время лежал на диване и умирал.
– Сердце – это мышца, а мышца болеть не может. Понятно? – строго сказала врач.
– Понятно, – ответил папа и бодренько вскочил с дивана.
Эта великая женщина, вырастившая одна двоих сыновей, циничная в силу профессии, мудрая – потому что жизнь заставила, верит в любовь с первого взгляда и судьбоносные встречи.
Собственно, это все вступление. А история такая.
Анна Николаевна вышла после приема в поликлинике – уставшая, вымотанная, голодная. В районе свирепствовали педикулез и ротавирусная инфекция, и неизвестно, что хуже. А еще нужно было ехать к пациенту – плачущему младенцу – на другой конец Москвы. На остановке не было ни маршрутки, ни автобуса. Анна Николаевна подняла руку.
– Девушка, садитесь, – остановилась машина. Белый «Мерседес».
Анна Николаевна помотала головой, чтобы снять дурман. Да, ее назвали девушкой, чего не случалось последние лет... неважно, сколько. Белый «Мерседес» стоял на обочине, как белый конь. И мужчина в нем вполне мог сойти за принца. Абсолютно в ее вкусе – с седыми висками, умными грустными глазами...
Анна Николаевна села.
– Куда вам? – спросил мужчина, и Анна Николаевна отметила, что он посмотрел на ее коленки.
– С вами – хоть на край света, – ответила она совершено серьезно. Но принц решил, что она шутит.
– Мне к метро, на рынок заскочить, вам подойдет? – спросил принц.
– Да, – кивнула Анна Николаевна.
Всю дорогу мужчина сыпал комплиментами, восторгался ее коленями и требовал «телефончик». Этого слова Анна Николаевна тоже не слышала много лет.
Теплый салон, красавец-принц, белый автомобиль и магическое слово «телефончик» откуда-то из романтичной безрассудной молодости ввели Анну Николаевну в состояние счастливого анабиоза. К тому моменту, когда они подъехали к метро, она отогрелась телом, оттаяла душой и улыбалась просто так. Без повода. Перед глазами летали херувимы.
В этот момент зазвонил ее мобильный.
– Да, могу. Гнойный отит? Кто сказал? Хорошо, завтра приеду. Что у младшего? Сопли белые или зеленые? Я поняла. Да, буду.
Когда Анна Николаевна отключила телефон, прекрасный принц сидел, положив голову на руль.
– Что случилось? – спросила она.
– Вы врач? – принц посмотрел на нее такими глазами – огромными, как блюдце, и грустными-грустными... как в книжке про принцесс.
– Да, – ответила Анна Николаевна.
– Вы из сто семьдесят пятой поликлиники?
– Да.
– Доктор, спасибо вам. За все. Спасибо.
Принц уткнулся лицом в ее коленки и целовал руки.
– Что? Что? – никак не могла понять Анна Николаевна.
– Вы помните Мишу? Такой беленький...
– С поджелудочной? Помню.
– Это мой сын. Вы спасли его. Спасибо вам, доктор. Сейчас... посидите... сейчас...
Принц выскочил, купил огромный букет цветов, вручил Анне Николаевне, продолжая целовать ей руки. Анна Николаевна вдыхала тяжелый аромат лилий – главной составляющей букета, которые всегда терпеть не могла, и думала, что лучше бы он целовал ее колени. А еще думала о том, что с каждым годом у нее все меньше и меньше шансов встретить на остановке принца, у которого не было бы ребенка, вылеченного ею за эти годы. Практически ни одного.
Мама все ждет, что я начну говорить. На детской площадке есть одна девочка, которой чуть больше годика, и она уже говорит много разных слов. А еще одна девочка, которой два года, читает стихи. Но я пока говорить не собираюсь. Мама считает, что со мной будет та же история, что с Васей.
Мой брат не говорил очень долго. Если его не понимали или делали вид, что не понимают (как советовал один журнал про материнство и детство), Вася начинал кричать. Громко и пронзительно.
– Мальчик, что ты так себя плохо ведешь? Ай-яй-яй! – обязательно говорила какая-нибудь строгая бабуля.
Вася подходил к бабуле и бил ее тем, что было в руке, – лопаткой, ведерком, палкой. В этот момент мама садилась на лавочку и закрывала лицо руками.
– Вот я сейчас тебя с собой заберу и в милицию сдам, – не мог пройти мимо какой-нибудь дедуля. – У-у-у-у.
Вася подходил, протягивал ручонку деду и тянул того по дороге – он был очень любознательным мальчиком и радовался новому знакомству.
Он не говорил ни «мама», ни «папа», ни «баба». Первое, и единственное слово, которое произносил внятно и четко лет до трех, было слово «нет».
– Вася, хочешь кушать? – спрашивала мама ласково.
– Нет! – орал Вася.
– Вася, пойдем купаться?
– Нет!
– Вася, ты же хороший мальчик!
– Нет!!!
– И кто из него вырастет? – причитали бабули из парка.
Хуже Васи был только мальчик Саша с четырнадцатого этажа. Если Вася кричал в парке, то Саша устраивал сцены на первом этаже – не хотел идти домой. Он ложился на грязную лестницу, делал глубокий вдох и на одной ноте гудел: «А-а-а-а-а-а-а!» Мимо шли соседи, консьержка выбегала из своей комнаты, Сашина мама пыталась его поднять, грузчики заносили чью-то мебель, а Саша лежал на проходе и гудел. Он гудел, а Вася стоял и не мог на него насмотреться.
– Васенька, пойдем домой, – просила мама.
– Нет! – отвечал он
– Саша, вставай, хватит, – причитала мама Саши.
– Нет! А-а-а-а! – вопили оба мальчика.
– А вот как я сейчас ремень возьму со стены и надаю обоим по первое число! – подключалась консьержка.
Саша в ответ на угрозу устраивался на ступеньках поудобнее, а Вася присаживался на корточках рядом и звонко бил лопаткой по плитке.
– Ну что? Опять забастовка? Чего требуем? Каши недокладывают? – веселились соседи.
Кстати, Саша тоже долго не говорил. Моя и Сашина мамы ненавидели анекдот про непрожаренный бифштекс, в котором мальчик молчал-молчал, потому что «до этого все было в порядке». Этот анекдот им на лестнице рассказали все соседи не по одному разу.
Мама, кстати, вызывала врача, чтобы проверить строение гортани у Васи, а Сашина мама у психолога проверяла сыну голову. Маме сказали, что у Васи проблемы в голове, а Сашиной маме – что в гортани. Сейчас, кстати, эти мальчишки вступают в подростковый возраст – мамы им слово, а они – десять в ответ. Кошмар.
Тут мама шла с продуктами и долго ждала лифт. К ней подошла консьержка и шепотом спросила:
– Ну, как, говорит?
– Что? – не поняла мама.
– Дочка ваша хоть «мама», «папа» начала говорить?
– Нет. Рано еще...
– Вот и Сашина сестричка молчит пока, а ей уже годик, – доложила консьержка и, вздыхая, пошла мыть лестницу.
Бабушка стояла на пороге в ярко-зеленой кепке, обмотанная зеленым шелковым шарфом.
Я смотрела на нее внимательно и «держала улыбку».