Петров как будто понял по прошедшей волне в зале, что он сильно смутил слушателей таким признанием. Он стал вспоминать годы войны, когда производительность возросла в 7 раз за три года, когда родилось «советское чудо из чудес», но этим самым как бы подчеркнул беспомощность сравнения» [18. С. 382–383].
Политология
Очевидцы рассказывали, что М. А. Суслов в своем выступлении на XIX съезде ВКП(б) — КПСС сказал, что у нас есть недостатки в политическом просвещении. Сталин его перебил: «Товарищ Суслов, не недостатки, а очень плохо, очень плохо!» Суслов обернулся и говорит в президиум: «Товарищ Сталин, правильно: очень плохо, очень плохо!» (В стенограмму этот момент не попал.) Так оно и оказалось…
Только со стороны было заметно, что в СССР «политология как наука не признавалась» [2.69. С. 15]. О том, как это происходило, теперь вспоминают неоднократно. Доктор политических наук из Института США и Канады начинает свою статью о мытарствах этой науки с того, как он принес одному редактору в солидный московский журнал материал. Тот ему говорит: «Вы пишете «политология». Эта штука не пройдет. Надо или добавить «буржуазная», или вообще выбросьте это слово» [2.70. С. 34].
Другая подобная ситуация: «Помню заседание Института мировой экономики и международных отношений, когда Евгений Максимович был уже его директором. Речь шла о политологии — науке, тогда наряду с кибернетикой и генетикой находившейся в ряду «буржуазных лженаук».
— Какая еще политология? — воскликнул один из участников заседания. — У нас есть марксизм-ленинизм и незачем его подменять всякими новомодными штуками.
Надо было видеть негодование, с которым воспринял это заявление Примаков. Обычно на заседаниях совета спокойный, уравновешенный, готовый выслушать любую точку зрения, на сей раз вскипел и, не особо выбирая выражения, отчитал выступавшего, не заботясь о том, как будут восприняты его слова ортодоксами «наверху».
Не случайно, когда жизнь и здравый смысл взяли свое, избранный к тому времени действительным членом Академии наук, Евгений Максимович стал первым руководителем нового отделения Академии, занимавшегося запретной до того политологией» [2.71. С. 152–153].
Отсутствие политической культуры не только всего советского общества как такового, но и науки, государственного аппарата привело к тому, что, когда мы подошли к своему наиважнейшему моменту в жизни, мы оказались в положении подобно студенту, который приходит на экзамен, не только не выучив урока, но и даже не зная самое название предмета. (Известный анекдот на эту тему, подсказавший нам метафору, звучит так: студенты приходят на экзамен к профессору, тот настроен более чем благодушно и говорит: самый легкий вопрос, кто ответит, тот получит сразу же тройку и может идти: как называется мой предмет? В ответ глубокое молчание, и только с задней скамьи доносится сдавленное: во, гад, валит, а!..) Как говорится: «Автомат (…) может дать вам то, что вы просите, но не скажет вам, чего просить» [2.72. С. 326]. Впрочем, сама по себе эта мысль не новая, она была сформулирована еще в «Фаусте» И. В. Гёте: «Бог дал нам орехи, но Он не будет их колоть».
Мы «срезались» все вместе на жизненном экзамене под названием «перестройка» потому, что у нас: а) отобрали учебник по логике в 1956 г. и б) задали такой вопрос, на который мы не только не знали ответа, но и не подозревали, что жизнь нам может поставить задачу, которую мы все вместе (самая читающая страна в мире!) не сможем решить. Когда людей учат самой простейшей арифметике, можно хоть как-то понадеяться на их способность и предположить, что они смогут когда-нибудь решить и наисложнейшую задачу из области высшей математики — с некоторой натяжкой можно сказать, что принципы там одни и те же. Я прямо-таки слышу, как в этом месте надо мною начали смеяться математики, и сделаю уточнение, которое не будет опровергать первые слова: ну хотя бы десяток цифр там и там одинаков. Но во время перестройки была задана такая задача, о природе которой никто и понятия не имел, и нет ничего удивительного, что никто с нашей стороны не справился с ее решением. Тем более ее и сформулировали именно в том виде, что до сих пор еще никто не может ее разъяснить.
И что самое обидное: это было в то время, когда на Западе политология развивалась весьма и весьма бурно. Первые курсы по политической науке начали читать в Колумбийском университете в 1850–1860-е годы. Из 2000 университетов и колледжей в США в 1979 г. имелись 796 самостоятельных кафедр политических наук [2.73. С. 16–17]. Первый политологический институт Национальный Фонд политических наук основан в Париже по инициативе Эмиля Бутмы. Учредительный конгресс Международной ассоциации политических наук (IPSA) состоялся в 1950 г. в Цюрихе. Даже в подконтрольной нам Польше с 1967 г. велось обучение специалистов-политологов, с 1968 г. издается журнал «Studio Nauk Politycznych», хотя и там не все гладко: на начальном этапе развития польской политологии доминировал юридический подход [2.69. С. 4–5], а юриспруденция — это такая дама, которая стремится всем рассказать, как должно быть, но не то, как оно есть на самом деле, что является большой разницей. Робкие отдельные попытки привлечь внимание и партийно-идеологической верхушки, и научной общественности встречались с прохладцей.
Сама же политология довольно заболтана, ибо все лезут со своим мнением: каждый считает, что раз он часть политического процесса, то он что-то в нем понимает. Кто-то, по-моему, В. Третьяков, сказал, что, когда человек не знает, как ему подписаться под своей статьей, он теперь пишет «политолог»…
Этнополитология
Как видно из самого названия, это часть политологии, которая изучает особенности общественно-политической жизни у разных народов. Ее тоже не было в Советском Союзе. Идеологи прочитали друг у друга, что национальный вопрос в стране решен, и поэтому любые идеи гасились сразу же одной и той же рубленой фразой. А нам вот никак не понятно, как будет устанавливаться коммунизм в «мировом масштабе». На роботах, что ли?
А ведь идеи были: «Брежневу не раз советовали: вместо института марксизма-ленинизма создайте при ЦК КПСС институт по национальным проблемам. У нас достаточно разных марксистских университетов, институтов, кафедр, научных учреждений, а вот национальные вопросы по-настоящему никто не изучает и не разрабатывает, поэтому руководители в центрах и на местах часто творят отсебятину» [2.74. С. 1]. Говорили? Говорили. Ну что ж теперь обижаться на тот политический Чернобыль, что прокатился по многонациональной стране?..
Теория информации
Если говорить о родственных кибернетике системных Исследованиях, то надо признать, что какое-то время само слово «система» было под негласным запретом! И появилось оно сначала косвенно в статье в августовском номере 1958 года в журнале «Вопросы философии» [2.75. С. 97–107]. Тогда само понятие было взято в кавычки, а откровенное название было в статье, которая была опубликована там же, но только два года спустя [2.76. С. 67–79]! Положив такое начало, и потом мы не смогли пользоваться ею в других сферах — не научных, а в аналитических, ибо, как говорят специалисты, «кто владеет информацией — тот владеет ситуацией» (В. А. Рубанов).
В первой работе К. Шеннона на русском языке [2.77] редакция сочла для себя возможным заменить слово «информация» на синонимы, сопроводив это следующим замечанием: «В оригинале применяется термин «информация». Поскольку, однако, автор в дальнейшем придает ему специальное значение, устраняя семантические аспекты этого термина, мы от него отказались» [2.77. С. 7, сноска]. И в самом деле, вместо этого термина были применены слова «данные» и «сообщение». Когда комментируют эту ситуацию, то обращают внимание на такой момент: «Чем отличается в смысловом отношении выражение «количество данных» от выражения «количество информации»? Да примерно тем же, чем отличаются одно от другого выражения «количество угля» и «количество содержащейся в нем энергии». В первом случае мерой количества является вес, во втором — калорийность. Исключение термина «информация» из работы Шеннона означало, по существу, значительную потерю информации, поскольку тем самым было затруднено выяснение нового понятия, образованного наукой» [2.78. С. 80].
Теперь уже постарались забыть, что когда губили советскую государственность, то все было так рассчитано, что сначала потребовалось нанести удар по информационно-коммуникативной составляющей: парламенты союзных республик приняли законы о языках, и каждая республика стала писать документы на своем. Единое информационно-языковое поле, где общим носителем информации выступал русский язык, было раздроблено, а там и весь СССР. С этим вопросом великолепно разобрался доктор наук М. Н. Губогло в целом ряде своих трудов, проработавший все этнические вопросы, связанные с перестройкой. Для нас — это пример синтеза этнополитологии и теории информации.