сервировала ужин. Генерал живо заинтересовался новостями Вооруженных сил Юга России. За едой Щербатов рассказывал об общих знакомых и одновременно изучал гостеприимного хозяина.
Алмазов оказался моложе, чем Щербатов ожидал — генералу было немного за тридцать. Вопреки армейским обычаям, усов он не носил. Светло-серые, чуть навыкате, холодные глаза под тяжелыми веками, крупный нос, тонкие губы.
— Вы будете гостить у меня, полковник, — сказал Алмазов первым делом. — Возражения не принимаются. Комнату для вас уже готовят. Живите здесь столько, сколько пожелаете.
— Благодарю вас за гостеприимство, — ответил Щербатов. — Однако мне нужно будет найти квартиру, поскольку я планирую жить не один. Я ожидаю в скором времени прибытия своей кузины, Веры Александровны.
— В таком случае моя супруга поможет вам отыскать квартиру, достаточно просторную для двоих. И обязательно с прислугой — вы не представляете, как сложно стало отыскать приличную прислугу, народ страшно развращен большевиками и даже в голодные времена не стремится идти в услужение. Однако моя супруга имеет связи во всех сферах и подберет вам человека с хорошими рекомендациями. Сейчас она утешает несчастную возлюбленную покойного адмирала, так что представлю вас я ей завтра. И вашу кузину моя жена охотно введет в местное общество. Здесь, представьте себе, есть общество.
К ужину подали бульон с пирожками, запеченную нельму и жареных цыплят с гречневой кашей. Пожалуй, тяготы военного времени сказались только в отсутствии столового вина, замененного морсом из брусники.
После ужина вернулись в гостиную, где вместо кофе и коньяка прислуга сервировала наливки местного производства и травяной чай. Настоящего чая было теперь не достать, все пили суррогаты; но здесь разлитый в маленькие белые чашки напиток выглядел скорее признаком эксцентричности, чем нищеты. Алмазов раскурил трубку, Михайлов достал портсигар. Щербатов, по обыкновению, от табака отказался.
— Могилу, которую мы посетили сегодня, — сказал Михайлов, когда хозяин дома отпустил прислугу, — многие полагают могилой не только одного человека, но и всего белого движения. В последнее время отношения военного руководства Восточного фронта и Директории обострились до крайности. Причем с какого же вздора все началось… Господ министров Директории, видите ли, фраппирует исполнение государственного гимна Российской империи. Изволят оскорбляться и выходить вон.
— Но это вовсе не вздор, — возразил Алмазов. — Пусть Империя и перестала быть таковой, но ее гимн остается священным для всех патриотов России.
— Эсеры не то чтоб не считали себя патриотами, но вставать под “Боже, Царя храни” для партии с такой богатой традицией цареборчества как-то не с руки, — ответил Михайлов. — Так или иначе, а теперь члены ЦК партии эсеров в открытую рассылают прокламации с призывами, по сути, к партизанской войне против белой армии. Ни для кого не секрет, что военные намеревались свергнуть Директорию и прочили Колчака на роль диктатора. Он был, пожалуй, единственным, кого все командующие армиями хоть номинально, для проформы, признали бы в этом качестве. Угораздило же бравого адмирала, когда все уже фактически было готово, выйти на дуэль из-за, прости Господи, дамы…
— О покойниках ничего, кроме правды, — сказал Алмазов. — То, что Александру Васильевичу мало оказалось собственной семьи и понадобилось зачем-то уводить жену у сослуживца — тут уж Бог ему судья. Что до прочего… Колчак был человеком благородным и доблестным. Его, безусловно, уважали. Эта фигура устраивала многих, его считали человеком надежным… и предсказуемым.
— Предсказуемость, — повторил Щербатов. — То ли это, что требуется сейчас России от правительства или правителя? Отказ от решения ключевых вопросов русской жизни до созыва будущего Учредительного собрания выглядит надежной и безопасной политикой. Так же, верно, полагает ребенок, прячущийся под кровать во время пожара. Потому что, для начала, на равных, тайных, прямых выборах в Учредительное cобрание однажды уже победили социалисты; с одними из них мы теперь воюем, а с другими — не можем договориться. Но это не так уж важно, потому что тот, кто отказывается от принятия насущных решений, не победит в этой войне ни именем Учредительного собрания, ни отрицанием его.
— И что же генерал Деникин? — спросил Алмазов. — Он разделяет эти воззрения?
— Мы много говорили с ним об этом, — ответил Щербатов. — Антон Иванович из тех, кто предпочел бы не решать задач за рамками сугубо военных. Но у него достаточно мужества, чтоб взглянуть в глаза реальности. Так что да, в итоге мне удалось убедить его. Что до генерала Юденича, он также трезво смотрит на вещи и понимает, что без поддержки финнов и прибалтов ему Петроград у большевиков не отбить. Поддержка же эта возможна только на условиях признания за национальными окраинами автономии, которую они фактически уже получили. Причем признание требуется сейчас, от Временного сибирского правительства, а не от мифического Учредительного собрания будущего. Так что нет оснований полагать, что командование Западного фронта в этих обстоятельствах станет держаться за политику непредрешения.
— Однако многие увидят предательство национальных интересов России в предоставлении независимости национальным окраинам, — заметил Михайлов.
— Так ли это важно теперь, когда решается вопрос о самом существовании России, — горячо возразил Щербатов. — Когда мы победим большевиков и восстановим величие нашей державы, национальные окраины вернутся под ее крыло — сами или после некоторого давления. Тем более что многие из них, получив независимость, примутся грызться между собой, чем упростят нам задачу.
— Вы демонстрируете сейчас превосходную степень политического цинизма, — сказал Михайлов с интонацией, которую Щербатов не смог сходу распознать. Но ведь носит же этот человек прозвище Ванька-Каин с некоторой даже гордостью…
— Настоящая ситуация требует политического цинизма, — твердо сказал Щербатов. — Но верно понятого и грамотно проведенного в жизнь цинизма. Разумеется, я не одобряю цинизм тех, кто пользуется междоусобицей, чтоб вывезти из России ценности. Но и желание драматически погибнуть ради России, а там хоть трава не расти, тоже не вызывает у меня сочувствия. Слова про крестный путь и искупительную жертву звучат возвышенно, однако на деле война ради войны ведет только к бессмысленному приумножению насилия. Наконец, многие прямо мстят за потерянное, за поруганное, за перенесенное. Я могу это понять. Но это никуда нас не приведет.
— Что же, по вашему мнению, может куда-то нас привести, полковник? — спросил Алмазов. — Что, к примеру, мы могли бы противопоставить большевистскому Декрету о земле?
— Год назад — ничего не могли. Тогда раздача земли крестьянам без всяких условий и выплат принесла большевикам сокрушительный успех. Но с тех пор даже самым простодушным