«Я жрец, — ты говоришь, — а не палач». Жрец, а какой, скажи, Атрид, молитвой Благословенье призывать на нож Ты думаешь, подъятый на ребенка, На плоть и кровь свою, Агамемнон? А я? могла бы я с тобой молиться? С убийцею и за убийцу — нет! И если б бог, малютку пожирая, От матери еще молитвы ждал, Он был бы глуп… Но дальше, царь, вернувшись Домой, ужель ты б мог ласкать детей? О, ты бы не решился! Да ребенок Не захотел бы ни один глядеть На этого жреца их детской крови…
Впрочем, Ифигении не нужны были заступники — узнав, как обстоит дело, она решила исполнить волю богини:
За родину, за всю Элладу тело Я предаю на жертву, и. никто Меня к тому не вынуждал, — веди же К богине дочь, коли богиня ждет. И дай вам бог счастливую удачу, Оружие украсить и домой С победою вернуться из-под Трои. А до меня ахеец ни один Пусть не касается: я горло молча Подставлю вам; я — сердцем не ягненок.
Еврипид подробно описывает подготовку к жертвоприношению:
И вот Калхант-провидец вынул нож, Что лезвие таил в суровой коже, И в россыпь круп его он погрузил Средь золотой корзины, а царевне Венком чело увил. Меж тем Пелид, Вкруг алтаря кружась, его водою И той крупой священной окропил И к дочери Зевесовой взывает: «О дивная охотница, в ночи Ты по небу свое светило катишь… Прими ж от войск союзных этот дар И от вождя дружин, Агамемнона: Кровь чистую из девственной ее И мраморной мы выпускаем шеи. Утешься ей и даруй путь судам, Дай Трою нам высокую разрушить!..» И в землю взор в молчаньи вперил Агамемнон; и Менелай, и войско Потупились. И наскоро мольбу Жрец сотворил, меж тем как взор прилежно На девственной груди ее искал, Где б нож вонзить ему, чтоб без мучений И разом ей конец настал…
Еврипид описывает, как испуганные очевидцы отвели глаза от жертвенника, а когда вновь подняли их — Ифигении уже не было.
Близ алтаря лежала, содрогаясь, Огромная, красы отменной, лань, И кровь ее в последних муках жизни По ступеням рекой струилась алой…
Жрец объявил ахейцам, что «благородный дар… охотницей божественной отринут…», что Ифигения «среди богов удел днесь обрела» и что «молва о чуде меж греками, конечно, не умрет». Версии о том, что Ифигения стала божеством, придерживался автор «Каталога женщин» (ошибочно приписывавшегося Гесиоду); он писал, что Артемида
Деву поспешно с собой унесла и амвросией сладкой Тело с главы умастила, чтоб оное стало нетленным, Дни навсегда положила в бессмертии жить, не старея. Ныне ее называет племя земных человеков Спутницей славной метальщицы стрел Артемидой Дорожной.
Спася девушку, Артемида перенесла ее в далекую Тавриду (нынешний Крым), где у богини было святилище, и сделала своей жрицей. О том, как дальше сложилась судьба Ифигении, тоже повествуют многие античные авторы. Тем более что судьба эта была не из легких: едва спасшись от жреческого ножа, Ифигения должна была сама участвовать в человеческих жертвоприношениях, которыми старались умилостивить богиню благочестивые тавры. Делала она это, судя по всему, настолько добросовестно, что со временем затмила саму Артемиду и стала почитаться местными жителями в качестве одной из ипостасей богини. Геродот, побывавший в Причерноморье семью веками позже, писал:
«У тавров существуют такие обычаи: они приносят в жертву Деве потерпевших крушение мореходов и всех эллинов, кого захватят в открытом море, следующим образом. Сначала они поражают обреченных дубиной по голове. Затем тело жертвы, по словам одних, сбрасывают с утеса в море, ибо святилище стоит на крутом утесе, голову же прибивают к столбу. Другие, соглашаясь, впрочем, относительно головы, утверждают, что тело тавры не сбрасывают со скалы, а предают земле. Богиня, которой они приносят жертвы, по их собственным словам, это — дочь Агамемнона Ифигения. С захваченными в плен врагами тавры поступают так: отрубленные головы пленников относят в дом, а затем, воткнув их на длинный шест, выставляют высоко над домом, обычно над дымоходом. Эти висящие над домом головы являются, по их словам, стражами всего дома».
Даже в четвертом веке уже нашей эры Аммиан Марцеллин, офицер римской армии и историк, описывает почти такой же ритуал — с той лишь разницей, что в его времена отрубленные головы выставляли на стенах святилищ. Описания античных авторов подтверждаются и находками археологов…
Еврипид, описавший чудесное спасение дочери Агамемнона в трагедии «Ифигения в Авлиде», посвятил ее деятельности на новом месте жительства еще одну трагедию — «Ифигения в Тавриде». Он описал святилище богини, в котором по приказу царя Фоанта в жертву Артемиде приносили всех появившихся в этих краях греков. Ифигения говорит:
Из старины обычай Меж таврами ведется и теперь: Коль эллин здесь появится, богине Его готовить в жертву я должна.
Еврипид описывает алтарь, замазанный кровью, — «по его зубцам развешены остатки вооружения приносимых в жертву эллинов». Сюда прислужницы Ифигении несут необходимые для жертвоприношения «сосуды с медом, маслом, молоком, белые ткани и ножи». Впрочем, сама Ифигения, хотя и называет свою богиню «дивной», хотя и служит ей, как этого требует обычай, такой практики не одобряет. Она говорит:
Лукавая богиня! К сердцу желчь Вздымается: убитого коснися, Родильницы иль мертвого — и ты Нечист — от алтаря ее подальше! А человечья кровь самой в усладу… Не может быть, чтоб этот дикий бред Был выношен Латоною и Зевсом Был зачат. Нет, нет, не поверю я, Чтоб угощал богов ребенком Тантал И боги наслаждались. Грубый вкус Перенесли туземцы на богиню… При чем она? Да разве могут быть Порочные среди богов бессмертных?
Трагедия Еврипида заканчивается отменой человеческих жертвоприношений. Ифигения с ее неожиданно объявившимся братом Орестом, которого она должна вести на заклание, бегут обратно в Грецию. Афина, которая тоже совершенно неожиданно объявилась во владениях Артемиды, рекомендует беглецам перенести статую кровожадной богини из Таврии в Аргос и там учредить культ хотя и кровавый, но в смягченном варианте. Теперь жрецу надлежало лишь слегка касаться мечом шеи жертвы и пускать кровь «для вида, сердце теша богинино».