Читать интересную книгу Можно любить и лысых - Сан-Антонио

— Все на месте, патрон, — заявляет мой сотрудник, хороший парень, но в полиции не ужился.

Еще раз тщательно просматриваю бумаги, как студент перед экзаменом, все их содержимое я зарегистрировал в клеточках своего мозга, разложил по полочкам, хотя и не в том порядке, в котором следовало бы. Сейчас я собираюсь последовать примеру Агаты Кристи в розовые годы с Эркюлем Пуаро. Все рассмотрено с точки зрения чистого разума, и Старик, связанный с нами аудиовизуальной системой, не смог бы сейчас нам возразить. С тех пор, как установлена такая система связи, Старик все более и более становится абстрактным понятием, и боюсь, что в скором времени, стану обращаться к нему только во время молитвы.

— Всели?

— Все.

— Как они себя чувствуют?

— По большей части — смущены.

— Ну, выход королевы! — объявляю я.

Я не крещусь, так как не принадлежу к крестопоклонникам, но согласился бы, чтобы меня ущипнули, как просит это тореадор перед выходом.

За мной следуют все мои помощники. Все трое. Берю, выпятив живот, открывает шествие, будто пробивая дорогу в толпе. Пино держится от него справа, Матье — слева. В руках Матье держит документы, которые он подготовил с особым знанием дела, с ловкостью и блеском.

Да, собрались все, такие непохожие друг на друга. Они чинно восседают в гостиной, выдержанной в оранжевых тонах: Бебер Поташ, страховой агент в черном костюме и сиреневом галстуке, словно глашатай траура, Людо, тощий и незаметный в костюме из черно-серой фланели, Элеонора, перекрасившая волосы в минорные тона, в скромном коричневом костюме “тайер” и с зеленым платочком на шее. В ушах у нее потрясающие серьги в виде миниатюрных попугайчиков на качельках. Позже подходит и Роберт Песон, очень неловкий и подавленный роскошью нашего салона.

Согласно нашему плану, сверкающие свежестью секретарши — Клодетта и Мариза — обносят всех скотчем, что несколько разряжает обстановку. Считаю, что нервное напряжение не нужно, лучше сразу же создать непринужденную обстановку.

Я всем пожимаю руку, как видный деятель, пришедший последним — этого требует моя роль на данном совете. У меня внимательный взгляд, немного резковатые, скупые жесты, я задаю любезные вопросы, на которые, обычно, не принято отвечать, например: “Счастлив вас видеть. Надеюсь, вы легко нашли наше агентство?” и т. п.

Меблировка в гостиной следующая: огромный диван на двенадцать мест — по всей стене полукругом, разбросанные в кажущемся беспорядке кресла, мраморный столик, очень практичный, если разбивать о него крутые яйца, и за ним — три кресла, типа “Кноль”. Может быть, комната кажется загроможденной, но это не так — она слишком обширна для этого.

Я сажаю свое тело в кресло за столом, мои ассистенты — Матье и Пино — садятся по бокам. Его светлость Берю выбирает себе кресло среди гостей, чтобы удобнее было вздремнуть.

Теперь надо отметить положение гостей четверо из окружения Кри-Кри — Луизетта, Бебер, Людо и Элеонора — уселись на диван. Представитель страховой компании — в одно из кресел. Напротив него разместился Песон.

Такова обстановка.

Я кладу руки на мраморный столик. Забавно: зачем в гарнитуре оказался этот стол, которому место в мясном магазине, в качестве прилавка; ведь дерево — значительно теплее и более благородно.

Забавно и то, что я чувствую себя до некоторой степени в шкуре Старика. Я тот, кто решает и командует, кому смотрят в рот.

— Мадам, месье… Черт возьми, не хватает звоночка и стакана воды, а самое главное — орденской ленточки в петлице.

— Я собрал вас здесь, чтобы поставить все точки над “i” — всем тем, что произошло. Мои сотрудники и я лично собрали большое количество фактов по делу Бордо. Полагаю, что теперь можно вынести определенное решение.

— Неужели? — восклицает Ляфонь, который, считая себя важной персоной, вставляет свое слово.

— Да, господин генеральный директор.

— И нам придется оплатить страховку?

— По моему мнению: нет.

Его вздох нельзя описать, его надо слышать. Чем-то напоминает открывание газового крана.

Набираю воздуха, чтобы голос звучал чище и яснее.

— Видите ли, — объясняю я своей аудитории, — если резюмировать эту ужасно кровавую историю, то без сомнения, это — прежде всего — история любви.

— Как — любви? — переспрашивает Берю, испуская при этом сильный запах чеснока. Перед этим он сожрал два фунта арлезианской колбасы.

— Да, дорогой мой, любви! Любви страстной, безумной — любви шекспировской!

— Провались ты, стоя! — бормочет Берю, тем самым излагая общее мнение.

Легким жестом предупреждаю его, чтобы не мешал, если не хочет быть выставленным за дверь, чего он, кстати говоря, заслуживает.

— Видите ли, — снова обращаюсь к своей аудитории. — Все именно так, как я сказал.

Берю внял моему предупреждению, поэтому достал свой неразлучный швейцарский нож и ковыряет им в зубах.

— С самого начала должен вас предупредить, что Кристиан Бордо покончил жизнь самоубийством! Может быть, вы этого не знаете?

Алексис Ляфонь не способен петь в хоре, ибо считает себя солистом, поэтому, пока все присутствующие вскакивают с мест и хором вопят: “Самоубийство?!”, он несколько раз повторяет за мной: “Самоубийством?”

Я чувствую, что его изумление перерастает в обоснованную радость.

— Да, месье Ляфонь, именно так. Я беру на себя смелость утверждать это, и знаю об этом не я один.

Бебер захлебывается и издает невнятный звук. Я улыбаюсь ему.

— Не волнуйся, парень. Кристиан поделился с тобой своей бедой, и вы придумали эту инсценировку убийства вместе. Ты был его поверенным, единственным его другом. Полагаю, что помог ты ему, потому что любил его. Ты создал миф о телефонных угрозах, чтобы подготовить почву для знаменитого второго июня.

Бебер отворачивается. Он краснеет, как мак, вареный омар, мантия кардинала, спелый томат, петушиный гребень, мулета тореадора и знак Почетного Легиона.

Я пожимаю плечами.

— Это не так важно, бедный Поташ, как проступки других.

Я обвожу всех пронизывающим взглядом. Присутствующие становятся похожими на свежеизготовленных манекенов. Такими же холодными, скованными, подобно мраморному столу, за которым сижу.

— Но, — продолжаю чрезвычайно веско и значительно, — не будем начинать с деталей. Выложим на стол основные карты, изучим их и оценим.

— В этом чрезвычайном деле, господа, — продолжаю я, — которое, в некоторой степени, является вагнеровским самоубийством (до этого я говорил “шекспировское”, но в данном случае хватает места для любых эпитетов), надо прежде всего учесть два обстоятельства: женитьбу Кристиана Бордо и его неполноценность. Последнее было самым невыносимым — Кристиан Бордо являлся импотентом! И знаете ли, в чем было дело? Несколько лет назад он перенес тяжелейшую операцию, после которой лишился своих половых органов!

Все потрясены.

— Дело было не пустячным. Пять лет назад Бордо заболел раком, почему и вынужден был пойти на операцию. С этого момента его жизнь превратилась в мучение. Само состояние евнуха может довести любого человека до неврастении, но особенно — любимца публики, талантливого красавца, каким был Кри-Кри. Его окончательно сгубила любовь к жене. Да, мои дорогие, — перехожу я на лирический тон. — Он сходил по ней с ума. Сначала Валерия отнеслась ко всему мужественно, но настал момент, когда молодость и природа предъявили свои требования. Она влюбилась в красивого американца, который отбывал в Европе воинскую службу. Это был Стив Флип!

Все присутствующие испускают изумленный стон, но я продолжаю:

— Это была связь, полная страсти, и Валерия потребовала развода. Я предоставляю вам самим, мадам и месье, судить о горе и отчаянии Кристиана Бордо. В его болезни наступила передышка, слава росла от картины к картине, его хвалили и обхаживали. Его засыпали цветами, золотом, почестями. Да!

Но импотент, евнух… Он лишался той, которую любил больше жизни. Не знаю, каковы были отношения в этой семье, но точно знаю, что Кристиан Бордо согласился на развод. Валерия могла выйти замуж за американца, от которого забеременела. Но в этот момент бумеранг судьбы обернулся против бедной женщины и поразил ее сердце. Властелин ее мыслей, отец ее будущего ребенка бросил ее и влюбился в девушку из Бельгии, которая привлекла его своей молодостью, невинностью, и, вероятно, другими достоинствами северной девственности. Что сделала Валерия? То, что делают потерпевшие аварию автомобилисты. Она отправилась в гараж, то есть, к своему бывшему супругу.

Вероятно, это далось ей не просто. Она хотела, чтобы муж-евнух дал имя ребенку, отцом которого быть не мог. Это — вершина человеческой любви, вершина самопожертвования. Видимо, Кристиан простить смог, но признать ребенка своим? Нет!

Меня обрывают чьи-то рыдания. Это не выдержала и заплакала юная Луизетта. И она не одинока в своей скорби. Берю тоже прослезился. Бебер скромно сморкается, но так, чтобы было незаметно.