Мессалина изображала, будто рада видеть мою мать и меня. Я притворялся, будто рад видеть Британника и Октавию. Ну и они соответственно притворялись, будто рады видеть меня. Только Клавдий и Крисп ни во что не играли и держались достойно, как равные друг другу.
– Выживший на в-востоке! – с улыбкой приветствовал Криспа Клавдий.
– Покоритель Британии! – так же с улыбкой отвечал ему Крисп.
– О, н-нам есть что отпраздновать! С т-такими верными подданными, к-как ты, я спокоен и д-даже уверен – империя под надежной з-защитой.
Вскоре нас сопроводили в зал приемов, который я к тому времени еще не успел забыть. В воздухе парил легкий аромат: в чашах из гнутого стекла плавали лепестки красных и белых роз. Да и весь зал был окрашен розовым светом заходящего солнца.
– Мы так сожалеем, дядя, что не присутствовали на твоем триумфе, – заговорила мать.
– Да, он был в-великолепен, – ответил Клавдий. – Мы пригласили Луция, чтобы он смог им насладиться, но его наставники посчитали, что он еще слишком юн.
Естественно, я не мог предать Аникета, сказав, что мы все же были на триумфе, поэтому я просто с грустным видом склонил голову.
– Я подумываю сменить этих его учителей, – сказала мать. – Они вполне подходили для ребенка, но для Луция, каким он теперь стал…
Нет! Она не заберет у меня Аникета и Берилла! Но правда заключалась в том, что мать могла это сделать. А я – я был бессилен перед ее волей.
В разговоре возникла неловкая пауза, и Крисп поспешил ее заполнить:
– Британник! Такой чести удостаивались немногие: Сципион Африканский, Сципион Азиатский, Германик и вот теперь Британник! Как щедро с твоей стороны передать этот титул напрямую своему наследнику, даже не примерив на себя.
И тут этот самый мелкий наследник прыгнул в круг собравшихся гостей и принялся скакать и кланяться. Лично мне показалось, что он просто маленькая обезьянка. Все умилялись, а этот малец улыбался еще шире.
Именно в этот момент я поймал на себе взгляд Мессалины. Да, она смотрела не на своего сына, а на меня. Я вяло улыбнулся и поблагодарил богов, что она не может прочитать мои мысли. А еще подумал, что она не такая уж и толстая; слова Аникета тогда так и остались для меня загадкой.
– Жду не д-дождусь, когда он получит этот т-титул, – сказал Клавдий. – Это б-будет истинная р-радость для меня. Теперь он – н-настоящая надежда династии.
– Мы все в ожидании его величия, – произнесла моя мать.
А затем все мои мысли о Британнике и Мессалине испарились – я был вознагражден за эту скукоту.
– Мои музыканты! – объявил Клавдий.
В зал вошли три молодых человека, и один из них был тот самый кифарист – тот, кого я не мог забыть. Он определенно был главным исполнителем из троих. По одну руку от него стоял юноша с авлосом[16], по другую – юноша со свирелью.
Звуки кифары… Они пронзали и одновременно лились сладостно, как чистая радость. Неудивительно, что я не мог воспроизвести музыку в памяти, – такое наслаждение просто невозможно ни уловить, ни сохранить. Ее можно лишь слушать – слушать в упоении.
Но – как же меня это злило – гости продолжали болтать. Бессмысленные разговоры, реплики, визги Британника… В этом шуме тонула божественная музыка. Я на себе испытывал боль музыкантов, которые героически терпели оскорбительное поведение публики. Мне хотелось закричать и надавать пощечин всем гостям в зале. Я решил, что, когда вырасту – то есть стану достаточно взрослым, – обязательно это сделаю. Да, они не останутся безнаказанными. Каждая нота, каждый звук… Чтобы их расслышать, приходилось напрягать слух, это дорогого мне стоило.
– Спасибо, Терпний, что р-развлек нас, – бросил Клавдий, когда музыка умолкла.
Терпнием, как я догадался, звали кифариста – так я узнал его имя, и оно навсегда врезалось в мою память.
– Д-дорогая, – обратился Клавдий к Мессалине, – они участвовали в каком-нибудь п-представлении из тех, что ты видела? Ты так часто х-ходишь в театр.
Мессалина посмотрела на супруга из-под длинных ресниц:
– Если они там и были, я их не заметила.
– А скажи, Мессалина, какие пьесы тебе нравятся более других? – спросила моя мать.
– Мне нравятся произведения Плавта и Теренция, иногда Энния. А почему ты спрашиваешь?
– Я ведь какое-то время была в отъезде, – вздохнула мать, – так что хочу знать, какие нынче дают представления. Впрочем, полагаю, успех зависит больше от актеров, чем от пьесы, ты согласна?
– Для меня все актеры на одно лицо, я их не различаю, – пожала плечами Мессалина.
Тут Крисп рассмеялся, да и моя мать тоже усмехнулась.
– Повезло им, – коротко заметила она.
– Что т-тут смешного? – нахмурился Клавдий.
– Даже не представляю, – хихикнула Мессалина совсем как кокетливая девчушка. – Не обращай внимания, мой дорогой супруг.
* * *
Гладиаторские бои, на которые нас пригласили, были последними в ряду празднеств в честь победы Клавдия в Британии. Я на подобных играх еще не бывал, но во время наших с Аникетом прогулок по Риму не раз наблюдал за толпами, подобно бурливым рекам вливавшимися во входы амфитеатра Статилия Тавра. На бои ходили все: широколицые мужчины в тогах, молодые слуги в туниках, старые жены и цветущие служанки и даже весталки, для которых была выделена особая трибуна. Но Аникет не любил бои гладиаторов.
– Это костюмированная казнь, и ничего больше, – как-то сказал он мне. – В Греции они запрещены. Мы – не варвары.
Предубеждение учителя пробудило во мне любопытство, и я старался все рассмотреть и понять. Амфитеатр был полон народа, при появлении императора все встали и приветствовали его ликованием; многие размахивали носовыми платками. Громко запел хор. Нас сопроводили на огороженную императорскую трибуну, откуда открывался лучший вид на арену. Половина зрителей, представители высшего класса, обязанные облачаться в тоги, были в белом и занимали доступные только для них места. А вот ряды выше пестрели одеждой простой публики.
Мне так хотелось, чтобы рядом оказался хоть кто-то, способный шепотом объяснять, что происходит и как понимать каждый момент происходящего на арене, но меня посадили вместе с противными детьми Клавдия вдалеке от Криспа (уж он-то мог все мне объяснить). В общем, пришлось самому во всем разбираться.
Арена амфитеатра была засыпана песком, который, очевидно, до начала боев тщательно разровняли граблями. Одна сторона амфитеатра над самыми верхними рядами была утыкана длинными шестами, на которых натянули шелковую ткань, чтобы укрыть зрителей от солнца. Навес можно было передвигать или сворачивать при помощи длинных веревок, и занимались этим моряки римского флота.
Клавдий расселся на обтянутом пурпурной тканью императорском