Короче говоря, мне не хотелось просить Пилар ни о каком одолжении.
За чаем я делала все, что было в моих силах, чтобы между Никки и гостями завязался разговор. Поначалу основным звуком, исходящим от Никки, было шуршание ее шелкового банта. Казалось, она боится произнести хоть слово.
– Тебе не о чем волноваться, – сказала я ей тихо. – Просто расслабься.
Я бы посоветовала ей быть самой собой, но я не знала наверняка, в чем еще это выражалось, помимо чрезмерной жизнерадостности и диких нарядов. Может, пусть она лучше нервничает?
Приглашенных, казалось, больше интересовал дом, чем его хозяйка, но они были слишком хорошо воспитаны, чтобы попросить показать его. Я уже сказала Никки, что она не должна предлагать этого ни при каких обстоятельствах, и она неохотно согласилась. Я не могла пойти на риск устроить экскурсию, в ходе которой мы можем наткнуться на «тропический греческий остров» или комнату а-ля африканское сафари и на того, кто вел там свои дела.
К полудню дела обстояли не лучше. Обычно подобное чаепитие длится не больше часа. Мы едва добрались до середины, а разговор становился все более напряженным. Еще хуже было то, что моя мать так и не появилась, и я опасалась, что таким образом она выказала свое пренебрежение ко всей затее.
– Фреди, – яростно прошептала Никки. – Это ужасно. Все явно хотят уйти. Сделай же что-нибудь!
Что мне оставалось делать? За последние тридцать минут я говорила и улыбалась больше, чем за всю свою предыдущую жизнь. Но я не собиралась отступать... особенно в свете того, что мне по-прежнему нужны были еще пять человек, согласных дать Никки рекомендацию.
– Ладно, посмотрим, что мне удастся.
– Спасибо! Я выйду и попрошу Марию принести еще чаю и сандвичей.
– Отличная идея.
Я подошла к Уиннифред и спросила о розах, которые она выставила на ежегодный конкурс Клуба садоводов. Ответ разочаровал меня. Я попыталась обсудить новый фарфоровый сервиз, который, как я слышала, Тиффани и К° запускают совместно с Оливией и Летицией. Я услышала лишь недовольное ворчание. Я даже сделала несколько сомнительных комплиментов нарядам близняшек. Но никто не поддержал разговор.
Разговорила их наконец Никки, вернувшись в сопровождении горничных, которые следовали за ней, как фрейлины. Она спросила Мару про ребенка. Один простой вопрос: «У вас есть дети?»
Мара тут же пустилась в рассказы о своем сыне, который только что поступил в престижную подготовительную школу для одаренных детей. Близняшки все обратились в слух, так как они надеялись, что и их дети скоро смогут попасть в эту элитную школу. И надо же такому случиться, что дети Оливии и Летиции тоже когда-то учились в тех же стенах.
Один-единственный вопрос о драгоценном чаде одной из дам – и все разговорились так, будто были давними подругами.
А потом произошло невероятное. Оливия спросила, можно ли им посмотреть дом. Просто спросила. Прямо в яблочко. Как будто так и надо.
– Да, да! – подхватила Летиция, поднимая свою хрустальную чашку с чаем. – Покажите нам дом!
Я была настолько ошеломлена, что у меня закружилась голова. Никки нашла способ заставить их раскрыться, и они превратились чуть ли не в ее лучших подруг. И все это – лишь заговорив о детях.
– Если вы в самом деле хотите... – сказала Никки.
Я попыталась жестами остановить ее, но все уже двинулись вперед. Я не знала, что еще предпринять, кроме как пойти следом, на ходу лихорадочно соображая, как можно объяснить безвкусицу, которую гости вот-вот увидят.
Однако пройдя всего лишь пару комнат, я признала свое поражение. Я перестала беспокоиться о том, что дамы, видят, или о том, что этот прием запросто может стать самым большим скандалом в году. Меня, привыкшую всегда быть в центре внимания, придумавшую весь план идеального приема, больше не заботило, что дамы Лиги обнаружат во дворце Граутов. Я шла за всеми, как если бы это был Музей искусств в Далласе, а Никки была гидом.
Они увидели все это: «африканскую» комнату, наполненную сигарным дымом, Говарда, орущего в телефон, в костюме западного покроя и при галстуке, несомненно, повязанном специально, чтобы произвести впечатление. Он быстрым жестом пригласил нас войти и прокричал в трубку что-то еще.
Горничные шли за нами, предлагая еще сандвичей и чаю в каждой комнате, где мы останавливались. Дамы смеялись, болтали и просто приятно проводили время. Предполагаемая катастрофа обернулась победой. И как ни странно, чем дальше мы шли, тем легче становилось у меня на душе. Гуляя по дому Никки, я не могла вспомнить ни одного приема, который прошел бы столь же удачно. Я вдруг порадовалась, что моя мать не пришла.
Покончив с первым этажом, мы поднялись наверх, в спальню Никки, и она распахнула двери в свою гардеробную.
От такого размаха у нас перехватило дыхание.
У меня много одежды, но гардероба Никки Граут хватило бы на средних размеров бутик. С потолка свисала хрустальная люстра, а стены и ковер на полу были розовыми. У меня промелькнула было мысль, что мы попали внутрь автомата, накручивающего сахарную вату.
Изумленные дамы прошли в комнату, будто вступая в другой мир, наполненный одеждой, которая была куплена в местах вроде «Дикие штучки», «Шик и блеск» или даже «Эксцентричный базар». Ни у одной леди в Лиге Уиллоу-Крика не было подобной одежды. Все было оторочено перьями, позументами или щедро расшито блестками. Вешалка за вешалкой – боа, леопардовые и тигровые расцветки, и все это усыпано сверху донизу стразами, стеклярусом и монетками.
Казалось, Никки больше не могла сдерживать себя и обернула черно-коричневое боа вокруг шеи. Она скинула простые белые босоножки и надела леопардовые домашние туфли. Даже я рассмеялась. И даже я присоединилась ко всем, когда они стали набрасывать боа из перьев и восточные шали с монетками поверх своих скромных и элегантных одеяний.
Я не могу объяснить перемену, которая произошла во мне. Безумно радовало ощущение того, как эти ярко-розовые перья обволакивают мою шею, щекочут лицо. Все, что я могу сказать, – это было восхитительно. У меня очень большой словарный запас, и эпитет «восхитительно» я, как правило, не использую. Но именно это я и чувствовала. Моя мать и Гордон перестали занимать все мои мысли. Я скинула свои стильные туфли и нашла пару на четырехдюймовых шпильках.
Я нахлобучила гигантскую шляпу с мягкими полями и блестящей лентой и с трудом узнала свое отражение в одном из больших зеркал, стоявших между рядами сверкающей одежды. Пожалуй, провести Никки в Лигу – самая изобретательная из всех моих затей.
Изобретательная. Смелая. Дерзкая.
И очень, очень глупая, подумала я через пару минут, когда произошли две вещи. Первая и, на удивление, не самая страшная из разразившихся катастроф случилась, когда одна из близняшек вытащила маленький лоскут ткани.